— Илья Иванович устал с дороги, ему, наверное, отдохнуть надо, — заступилась за гостя Тоня.
— Спасибо за все. Отдыхать я буду дома. И все-таки я поеду.
— Да брось ты, друг, брось! Отдохнешь здесь, и все будет в порядке.
— Нет, Савелий, поеду. Надо.
— А если я не повезу?
— Пойду пешком.
— Ну и упрям же ты! Неужели соскучился? — насмешливо спросил Савелий.
— Соскучился…
— Приезжайте вместе с Женей, Илья Иванович. Я у нее, кстати, кое-что расспросила бы…
— Привезу их, непременно привезу! — пообещал Савелий.
Пока собрались ехать, на улице наступила ночь, да такая после комнатного света темная, что ничего не было видно.
— Выскочим на большак, а там месяц взойдет, — разбирая в темноте вожжи, сказал Савелий.
Оставив позади огни поселка, тарантас выкатился в степь. Редкие звезды светили тускло, холодно. Ехали хоть и не шибко, зато трясло отчаянно, в нос лезла пыль, смешанная с горьким полынным запахом. Скоро глаза привыкли к темноте, да и заметно посветлело — далеко за шиханами показался ущербный месяц, а когда он полностью завладел небосклоном, повиснув над верхушкой кургана Зор Баш[7] стало совсем светло. Ожила серая лента дороги, веселее побежал Буланка. Спугнутые лошадью, с дороги убегали тушканчики, с тревожным и жалостным свистом вспархивали куропатки. Савелий затянул песню про степь. Она навевала тоску, хотелось поскорей очутиться дома, почувствовать прелесть нагретой постели, прильнуть к теплому, полусонному лицу жены. Вот дорога стрелой взметнулась наизволок и уперлась далеким своим концом в замелькавшие впереди огни.
— Вот ты и дома! — крикнул Савелий.
Илья уговорил его не заезжать в станицу, не пугать злых казачьих собак, да и время было за полночь. Друзья простились у мостика, на окраине.
Знакомым пустынным переулком Илья дошел до своей калитки, но она почему-то оказалась запертой со двора на цепку. Оставив баул у входа, Илья перемахнул через невысокий забор, подбежал к темному окну и постучал. Никто не ответил, хотя хорошо было слышно, как заскрипел пружинный матрац.
«Крепко спит!..» — Он постучал еще раз, жадно прислушиваясь к малейшему шороху в горнице. Минуты, а может и секунды, тянулись мучительно долго. Сердце его колотилось, как у загнанной лошади.
— Кто там? — наконец услышал он голос Евгении.
В окне раздвинулась белая занавеска и показалось ее лицо.
— Ты? Так поздно!.. — простуженно сказала она.
— Прости, что разбудил. Открой!
— Сейчас! Подожди… Дай хоть одеться. — А сама не двигалась с места, перекидывая косы с одного плеча на другое.
— Ты все еще не проснулась?
— Ах, боже мой! — Лицо ее скрылось за занавеской.
Не такой встречи ждал Илья. В смятении он пошел к калитке, долго разъединял цепку и не сразу сообразил, почему так шумно и быстро распахнулась сенная дверь, да так и осталась распахнутой. Он поднял баул, вошел в калитку и, когда стал запирать ее, неожиданно услышал, как затрещали в огороде сухие будыли конопли. Купоросного он узнал по его длинной, неуклюже оседлавшей плетень фигуре, по косматой, без фуражки голове.
— Стой! Стой, гад! — заорал он и выхватил из кармана браунинг. Над старым, затрещавшим плетнем взметнулась белая тень с узлом в руках. Прыгая через грядки, Илья побежал к плетню, увидел освещенную месяцем спину и, не помня себя от ярости, дважды выстрелил. По речной луговине звучно прокатилось эхо.
В комнате тускло горела лампа. Кутаясь в одеяло, Евгения сидела на кровати, не спуская с мужа испуганных глаз, следила за каждым его движением. Видно было, как дрожали под одеялом ее руки.
Илья опустился на табуретку возле стола.
Чтобы как-то себя успокоить, он взял книгу, раскрыл и прочел на титуле: «Б. Савинков. «Конь вороной».
Личность автора Илье хорошо была известна по политзанятиям, о книге же он не имел ни малейшего представления. Полистал и наткнулся на лежащую между страницами справку:
«На основании законоположения о выборах в местные Советы Купоросного Гаврилу Гавриловича, как сына священника…»
— Чья это книга? — спросил он.
— Эта?
— Да.
— Библиотечная… Дай мне закурить!
— Можешь встать и взять сама.
— Я раздета… Боюсь я тебя… — Закрыв глаза ладонью, она всхлипнула.
— Не бойся, — он прикурил папиросу и дал ей. — Так, говоришь, библиотечная?
— Сказала же…
— Сейчас-то зачем лжешь? Таких книг в библиотеке не держат…