— Учиться бы его отдать, — говорит отец.
— Куда?
— В кадетский корпус.
— Жалко! — Мать сокрушенно вздыхает. Илюшка чувствует, как она берет его на руки. Волосы ее, как живые, щекочут щеки, шею. Он почти просыпается, но притворяется, что спит. Плохо ли покачаться на руках у матери?.. И тут же мысль: «А кто меня возьмет в кадеты с такой срамной башкой? Подумала бы?»
— Гляди-ка, какой тяжеленький…
— Растет.
— Растет, да не шибко. — Мать несет сына в дом. — Больше никуда не отпущу.
— Еще чего!
Вносит его в горницу и кладет на свою пуховую перину. На перине так мягко, а дремота так сладка. Мать стаскивает с него пиджачишко, сапоги, предлагает обглодать куриную ножку, съесть яичко всмятку. Но Илюше уже не до еды. Хочется спать. Сквозь сон он слышит, как гремят чайной посудой, стучат ложками, хлебают лапшу…
6
Отец спать не ложится. Поужинав, идет запрягать быков. Мать спешит укладывать харчи: калачи, шаньги, большой чиляк с откидным кислым молоком — для забелки кашицы и айрана. Отец велит разбудить Илюшку. Обычно это делает тетушка Анна. Она подсаживается на постель и ласково ерошит волосы. От такой неги еще пуще вставать не хочется. Наконец входит отец с кнутом в руках.
— Это что ж за работничек такой! Не добудишься! — кричит он на всю горницу.
— Оставил бы его, Ванюша, до воскресенья, — робко вступается тетка.
— Ты первая потатчица! Айда! Живо!
Илюха хватает штанишки, предусмотрительно положенные на кровать тетушкой Анной, сует ноги, глядит, пузырь впереди — задом наперед напялил… Покамест копается, отец сто раз наорет на всех. Выйдут на крыльцо — темнотища! Даже быков-то не сразу разглядишь. Прохладно. Месяц давно уже закатился. Коровы начинают мычать в хлеве — жалко, наверное, с быками расставаться. Вместе лежали в тепле почти всю ночь. По узенькому переулку, который пересекает большую улицу, отец ведет быков за налыгу. Илюшка в это время зарывается в подстилку. Солома всегда приятно пахнет. На отца затаил обиду. Дома кричит на всех, а как выедет за околицу, подлизываться начнет.
— Ты никак спать улегся, сынок?
Молчит Илюха, лучше бы дома оставил, чем подлизываться.
— А знаешь, что мы завтра с тобой сделаем?
«Делай, что хочешь, а мне и тут под соломой неплохо».
— Наловим в Письмянке ельцов, жерлиц на живцов поставим, знаешь, каких щук наловим?
Илюшка шевелится, тихонько соломкой шуршит, даже одну берет в рот, свистнуть пытается, но все еще не откликается. «Не стану поваживать, пусть помается хорошенько. А ельцов ловить страсть как люблю», — размышляет Илюшка.
— Ты что же, на самом деле спать хочешь?
— Нет! — отвечает сердито.
— Ну и молодец. Настоящий казак! А знаешь, что мы с тобой на будущий год сделаем?
— Что? — уже мягче спрашивает сын, но все еще не совсем дружелюбно. Обида спряталась, но не исчезла.
— Будешь верхом на Лысманке копны возить. Положу на спину новый потник, подтяну катауром, и ты марш, марш! Хочешь рысью дуй, хочешь наметом.
Илюшка вскакивает из своего гнездышка, частым, захлебывающимся от радости голосом говорит:
— Это верно, да? А ты мне того мухортенького жеребенка пымаешь в косяке? Я на нем на масленицу кататься буду!
— Конечно, пымаем.
Все говорят, что в косяке ходит «чудо-жеребенок». Правда, Илья видел его этой весной и никакого «чуда» в нем не приметил. Обыкновенный тонконогий жеребчишка, даже не очень складный. Но раз все говорят… Главное пристрастье Илюшки — любовь к лошадям. Кроме Сивки, он на всех верхом ездил, водил на водопой. Но самый любимый конь — это дедушкин Лысманка, умный и смирный. Он всегда терпеливо ждет, пока к нему не вскарабкаются на спину. Илья хоть и маленький ростом, но крепкий и ловкий. Подпрыгнув, хватается за гриву и мячиком взлетает на спину. Так делает не один он, многие станичные мальчишки. Тут уж врожденное, идущее от казачьей сноровки, перенятой когда-то от степных кочевников.
Обратно, порожняком, быки шагают ходко. Если нужно поторопиться, то отец пересаживает Илюху на вторую подводу и заставляет хворостиной подгонять быков, чтобы не тянулись. Начинает светать. Раньше всех светленькая полоска появляется как раз там, где японцы… Теперь дорога другая — напрямик через седловину горы Поперечной. Она начинается от Кувандыкской гряды и почти упирается в речушку Письмянку. С возами там не ездят. Крутой, с косогорами подъем и такой же спуск. Телеги грохочут, ярмы налезают быкам на рога. Хворостину тут уж не показывай! Илюха крепко держится за наклески. Боязно все-таки. В другой раз, чтобы не пугать сынишку, отец слезает и сводит быков на налыге, если они не держат дышло, им опять достается черенком кнута по ноздрям. Дальше пойдет ровнее. Есть еще переправа, но там, когда колеса бултыхнутся с кручи, немножко обрызжет грязью — и все. Когда подъезжают к броду, тут уж совсем становится светло. Только туман по кустам дымится и шубенку приходится накинуть на плечи. Вот он и ток. Отец прежде всего поглядывает, где лошади. Если у речки, на отаве, то ничего, а если на току возле скирд… тогда держись, Минька. Он здесь старший, и вовсе неважно, что хочет жениться. Сколько снопов разобьют лошади, столько раз его и «женят»… Не приведи бог, когда бывало такое. Девчонки забьются в самый дальний угол балагана и воют себе в рукава…