7
На следующий год отец выполнил свое обещание. Во время сенокоса Илюшку посадили на коня и заставили возить копны. Прежде Илюша с завистью смотрел на Саню и потешался, как она, шлепая ногами в белых шерстяных носках по запотевшим бокам Гнедышки, неуклюже подпрыгивая на перетянутом катауром потнике, трусила от стога к копне, волоча по кошанине на одном гуже толстенный, сплетенный из лыка аркан, на котором лошадь везла потом копну. Илюшке это казалось легким и развеселым занятием. Он был убежден, что Санька не умеет ездить верхом. Изо дня в день он неудержимо рвался заменить ее, но всякий раз просыпался тогда, когда солнышко уже поднималось над верхушкой нового стога. Выспавшись вволю, протирал глаза, нашаривал в балагане мешок с калачами, отрезал ломоть, макал в деревянный чиляк с кислым молоком и, уплетая краюху, плелся к матери. Наверняка она приготовила ему гостинец — веточку или горстку клубники, которую собирала в бобовнике, возле зеленого овражка.
— Вот и мой работничек пришел, — улыбаясь, говорила мать, заправляя лыковый аркан под самое донышко душистой копны. Гнедышка мотал усталой башкой. Из опущенного на лоб платочка торчал красный, облезлый нос сестренки.
Пока Санька отвозила копну к стогу, мать усаживалась с Илюшкой в тень другой, очередной копешки, клала его головенку к себе на колени, ерошила волосы теплыми, ласковыми пальцами. Поедая ягоды, Илюшка разнеживался и начинал канючить, чтобы дали коня и тоже разрешили возить копны.
— Я лучше Саньки умею!
— Эх, дурачок ты мой, дурачок! Надоест еще, когда подрастешь!
— Санька-то вон ездит и ездит, а совсем не умеет, — продолжал он хныкать.
— Саня, она девчонка, а ты у меня казачок. Тебе еще больше придется ездить. Время придет, на службу пойдешь, а может, и на войну…
— Как только сейчас приедет Санька, все равно отниму Гнедышку.
Однако отнимать лошадь не пришлось. Саня охотно уступила ее брату и сама помогла ему влезть коню на спину.
На первых порах не все ладилось. Илюшка без всякой надобности дергал поводья, задирал лошади голову, старался подхлестнуть ее концом повода. Лошадь шла неравномерным шагом, копна волочилась рывками и на полпути к стогу подрезалась. Чтобы исправить промах, надо было снова завести аркан, но этого Илюшка еще не умел делать. На помощь спешила мать. Вот тут и начиналось самое главное.
Работа задерживалась, отец ругался на всю степь и грозил большущими трехрогими вилами.
— Не рви лошади губы, не задирай ей башку, не форси. Ишь моду взял! Сколько раз тебе говорить?
После такой «науки» Илюху спешивали и снова сажали Саню, которой до смерти надоедало это «гарцевание» с раннего утра до позднего вечера.
Но вот Санька неожиданно заболела лихорадкой. Тут уж за Илюху взялись со всей строгостью и серьезностью. Хорошо запомнив конец повода, изрядно погулявшего по его спине, он быстро освоил отцовскую науку и подвозил теперь копны к стогу почти без промахов. Его наперебой расхваливали, но радости от этого он не испытывал. Подростков заставляли работать без всякого чувства меры, наравне со взрослыми.
Семилетнего Илюшку поднимали с рассветом, когда над озерами еще клубился холодный туман, истошно галдели лягушки. Полусонного, дрожащего от утренней сырости, отец сажал его на коня, а чтобы взбодрить наездника, подстегивал лошадь концом аркана. Гнедышка взбрыкивал. Едва удерживаясь на потнике, Илюха начинал ощущать в руках жесткие поводья и быстро приходил в себя, с нетерпением ожидая восхода теплого уральского солнышка.
Таскать копны приходилось с утра до ночи, с коротким перерывом на обед, когда солнышко уже не только грело, а изнуряло без всякой пощады. И если мальчишку в деревне уже приспособили к труду, научили бороновать, пахать, ходить возле быков с кнутом в руках, возить копны, жать серпом хлеб, косить, молотить, зимой возить корм, ухаживать за скотом, значит, он стал равноправным тружеником, работягой, не даром ел свой кусок хлеба, носил нанковые штаны и валенки, скатанные к рождеству Христову проезжими вальщиками.