— Не хвалюсь я, хозяин. Доказать могу. — Отец наступил сапогом на дымящийся окурок.
— Раз можешь, казачок, поднимай и тащи! — Востроносый, тщедушный Косливцев захватил реденькую свою бороденку в костлявый, сухонький кулачок и насмешливо поглядывал на отца снизу вверх. Помольщики тоже подзадоривали. Повернувшись к ним, отец круто и дерзко спросил:
— А с какой стати, любезные мои, я буду хребет гнуть? Ради красной бороды этого Саринского великопостника?
— Сам навялился! — крикнул кто-то из помольщиков.
— А спор?
— На спор? — переспросил отец. — Это еще куда ни шло…
— Ладно, православные! Бьем по рукам! Ежели втащит на верхотуру — мешок отдаю и черед свой уступаю, а ежели не осилит — с его воза в аккурат столько же отсыпем. Принимаешь, казак?
— Держи! — Отец протянул кержаку руку. Косливцев разнял их мосластые ладони и как ни в чем не бывало отошел в сторонку. Отец снял пиджак и кинул его Илюшке на воз. Засучив рукава синей рубахи, взял мешок за углы, покрякивая, взвалил на плечи, чуть пошатываясь, подошел к лестнице и стал подниматься по ступенькам.
Илья до боли впился ногтями в его пиджак, со страхом думал: «А вдруг придавит его этот желтый пузатый кап?» Вот он дошел до середины, остановился, зашатался вроде бы, постоял маленько и медленно пошел, переступая через бревнышки-ступеньки. Когда нога его очутилась на последней, кержак заорал истошно:
— Эй! Постой! Погоди, станишник!
Остановившись, отец с мешком грузно повернул голову. Илюшка только запомнил белки его глаз на темном лице. Не дыша, замер на своем возу. Вот так же, в праздники, он схватывался с кем-нибудь бороться. Тогда страшно было смотреть ему в лицо — глаза сверкали под спутанным чубом.
— Не ори, дурень! Уронит то и гляди! — зароптали на кержака помольщики.
— Я же шутейно, робята! Ей-богу понарошку! Право дело, брось! Что же, вы шуток не понимаете? Христом-богом молю, брось!
— Бросить?! — Отец маячил на верхотуре возле перильцев из неокоренной березки.
— Шутейно же! Шутейно! — вопил кержак.
— Ах, так? Тогда — на! — Легким, неуловимым движением отец стряхнул мешок с плеч, и он комом полетел вниз, тупо ударившись о деревянное ребро кауза. Желтое зерно брызнуло во все стороны и медленно поползло в воду.
— Ну и малина-ягода, — сказал кто-то ни к селу, ни к городу.
Вытирая лицо подолом рубахи, отец быстро спустился по лесенке. Кержак подскочил к нему, тряся лохматой головой, кричал:
— Ты чаво, лиходей, содеял, ай?
— Тоже, как и твоя милость, пошутил…
— Ды рази этак-то шутят, ялова твоя башка? — размахивая рыжеволосыми руками, наседал дядька.
— Экий, дядя, несуразный! Сам же взбаламутил человека, а теперь маешься, — проговорил Косливцев и зашагал в помольную. Дядька, что-то ему доказывая, бежал рядом.
Отец снял помятую фуражку, отряхнул и повесил на притыку ярма. Илья не видел, как очутилась у него в руках полбутылка. Хлопнув ладонью по донышку, он вышиб пробку и, запрокинув голову, звучно глотая, вылил водку в усатый рот.
— Достань-ка яичков, сынок, — попросил он.
Сняв с воза плетеную кошелку, где были харчи, Илюшка спрыгнул с оси. Стал очищать яички одно за другим. Отец закусывал и говорил:
— Вздумал, хлебало староверское, над казаком изгаляться, да я…
— Ты ешь, тятя, ешь. — Сын подсовывал ему чищеные яйца одно за другим, пугаясь до ужаса, что, мало закусывая, он, как говорила мать, скоро пьянеет и тогда от него никакого житья не будет. Отец покорно съел несколько каленых яиц и кусок шаньги. Покурил, разделся, прямо с обрыва плюхнулся в запруду. Много раз нырял, плавал саженками, отфыркиваясь, вскарабкался, держась за кустики, на крутой берег, оделся и вроде бы совсем отрезвел.
— Ты, тятя, не пей больше, — робко попросил Илюшка, чувствуя, что не выдержит и заревет.
— Не стану.
— Насовсем?
— Сказал — и баста. Не приставай.
— И мешки чужие не будешь подымать?
— Не буду. Матери не вздумай ябедничать…
— Да уж не скажу… ладно…
Трудно было тогда семилетнему мальчишке сохранить это в тайне. Нелегко жилось и матери. Недаром тетка Аннушка говорила:
— Ох, нелегкая тебе, Анюта, выпала доля!
Да. Нелегкая.
12
С каждым годом Илюшка любил школу все больше. Учение ему давалось легко, выручала на редкость хорошая память. Георгий Артамонович рассказывал после уроков о родном крае, казачестве, верности родине, товариществу, о взаимной выручке и справедливости. Не от отцов и дедов, а от младшего учителя мальчишки узнали, что они потомки Ермака, что оренбургская крепость была на месте теперешнего города Орска и название ее идет от реки Орь, впадающей в Урал. Предки будущих оренбургских казаков жили на реке Исети. Потом исетские казаки выдвинулись к Волге, постепенно тесня ордынцев, спустились в низовье, к Самаре, и стали самарскими. Продолжая теснить войска ордынских ханов, продвинулись на реку Урал и стали строить крепости. По одной из них, созданной на реке Орь, казачество было названо оренбургским. В 1735 году была заложена главная крепость, где сейчас Оренбург, а бывшая оренбургская стала называться Орской. В своих беседах учитель пробуждал любовь к родному краю, к истории. Мальчики тянулись к учителю, как травинки к солнцу. Желая сделать ему приятное, каждый старался как можно лучше написать диктант, обстоятельней запомнить и хорошо рассказать урок. Это было дружеское соперничество.