После малышей башню, словно черные грачи, облепили ученики старшего отделения и парни, окончившие школу годом раньше. Площадь, заполненная народом, гудела, как на ярмарке, подзадоривая штурмующих. Сначала бойко и хватко полезли бывшие ординарцы Саша Корсков — «Невский», рядом с ним зеленела военная рубаха Сергея Полубоярова. У «Невского» — когда он уже миновал самый трудный участок — отвесную скалу — неожиданно слетел с ноги валенок. Корсков поскреб по голому льду босой ступней и соскользнул на примятый снег. Сергей, неуклюже болтая длинными ногами, повис было на руках, но не удержался. Под хохот зрителей тоже сверзился вниз. У Михаила Андреева, как и у Корскова, снялся валенок. Сверкая синей заплаткой на белом чулке, Миша, недолго думая, сбросил с ноги второй валенок. Облегчившись, он начал споро колупать лед, работая зубьями, быстро и ловко нащупывал гнезда своими белыми носками, сноровисто полз все выше и выше. Празднично настроенные и тепло одетые казаки и казачки весело подбадривали его. Вот он сделал последнее усилие, поднялся на самую макушку и под восторженный гул толпы схватился за флажок.
Потом городок брали служилые и молодые казаки, побывавшие на первом лагерном сборе. Для них условия были совсем другие. Они должны были штурмовать башню в конном строю. Сначала выстраивались около станичного управления. Кто-нибудь из старших урядников подавал команду. Всадники бурно срывались с места и наметом скакали к снежной башне. У кого был резвее конь, тот первым подскакивал, становился ногами на седельную подушку и такими же железными зубьями начинал выдалбливать в стене ямки. Если конь оказывался не смирным, то всаднику приходилось лихо. Конь шарахался в сторону, и казак повисал на костылях, но чаще всего ненадолго… Приз доставался самому смелому и ловкому.
Зимой 1914 года женили Мишу Никифорова. Женой его стала Настя — дочь казака той же станицы Мардария Степановича Сурскова. Она была высокая, статная, за плечами две косы. Жили Сурсковы небогато, и девушка росла вроде бы неприметно, а тут вдруг, когда надели на нее белое подвенечное платье да вуаль, красавицей показалась. Домашние полюбили ее с первых же дней, и она прочно, на всю жизнь, вошла в новую семью. Но судьба ее оказалась нелегкой.
Известие о начавшейся войне застало Никифоровых на сенокосе. Настя первой увидела пылившего по дороге всадника. Он неистово махал красным лоскутом на пике. Это был давний, исконный недобрый знак. Вез его сотский, дежурный при станичном управлении казак, Иван Серебряков, посланный атаманом с вестью о мобилизации.
В тот год из Илюшкиной семьи никого не взяли. При станичном управлении собирались мобилизованные из четырех станиц — Хабарной, Губерлинской, Подгорной, Петровской. По пути присоединились: Никольские, донские, верхнеозеринские, алабайтальские, гирльянские, красногорские, каменноозерские. Все они были приписаны к полкам целыми земляческими сотнями, хорошо знали друг друга, были дружны, отличались в боях товариществом и взаимной выручкой.
В те дни в станицах и поселках во время проводов стоял такой крик и бабий рев, какого Илюшке не приходилось слышать никогда в жизни.
Весной 1915 года пришла пора идти в армию и Михаилу. Его призвали сначала на сбор в знаменитые Тоцкие лагеря, а оттуда прямо на фронт — в 8-й казачий полк.
…Еще до войны в доме возникал спор, на каком коне отправлять Михаила на службу. Отец давно уже определил гнедого трехлетку, а Миша требовал Мухорку. Потомок знаменитого Бурки унаследовал от своих родителей хорошую стать, а от дальних предков — злой и совершенно непокорный характер. Родился он голенастеньким, немудрящим на вид жеребенком. Рос как-то незаметно. Однажды отец его кастрировал и ранней весной пустил в косяк. До осенних холодов молодняк и нерабочие кобылицы паслись в общественном табуне. За лето жеребята так подрастали, что осенью их узнать было нельзя. Так случилось и с Мухоркой. Когда по первому снегу загнали косяк на карду, утро было туманным. Клубами пара остывал в ледяных забережниках Урал, на берегу которого были расположены все казачьи загоны — карды. Кобылицы и жеребята пугливо жались к новому высокому плетню, срывая озябшими губами желтоватые, увядшие листья.
— Сейчас будем ловить Мухорку, — проговорил отец. Еще в конце лета пастухи передавали, что Мухорка превратился в чудо-коня.
Илье не терпелось взглянуть на Мухорку.
— Где же он?
— А угадай, — самодовольно ответил отец.
Увидев людей, одичавший за лето молодняк сбился в углу в одну кучу. С длинным в руках чоблоком, с петлей из новой варовины на конце отец несколько раз пытался накинуть ее на шею высокому черногривому коню, бешено скакавшему по всей карде из угла в угол. Это большая, сердито храпевшая лошадь ни капельки не походила на прежнего неуклюжего, голенастого жеребенка. Наконец отцу удалось отбить его от косяка и загнать в хлев. Отец расправил петлю и повесил над дверью.