Она слышала, что Полубояровы косят траву за Уралом вместе с киргизами.
Все посмеивались, но Саня оказалась права. Не успела тучка перевалить за гору, как на косогоре показались всадники. Видно было, как за их спинами раздувались рубахи. Впереди чернела борода Пашкиного отца, Ерофея, за ним скакали Пашка, Жумагул — страшный вислоусый киргиз, постоянно живший у Полубояровых, и еще один работник.
Размахивая нагайками, они обступили женщин и Ивана, напирая грудью коней, погнали их к телеге. Илья с Санькой Прохоровым успели спрятаться в ягоднике. Пока верховые шумели и угрожали, мальчишки ползком выбрались на плоскогорье, сели на коней, спрятанных в колке, и помчались на стан.
— Ах, живоглоты проклятые! — распалился Семен Иваныч — он велел поймать ему Лысманку, а сам нырнул в балаган и тотчас же выскочил оттуда с ружьем.
При виде оружия у Илюхи екнуло сердце. «Значит, с пальбой придется выручать пленников», — подумал он.
Однако выручать не пришлось. Всех троих встретили неподалеку от ягодника. Верховые отобрали у них вишню и прогнали.
— Вот поеду и так разделаю этого Ерошку! — храбрился Семен Иванович.
— Не связывайтесь, дядя Семен, — сказала Настя.
— Еще как свяжусь! А ну, Ванька, айда со мной. — Семен Иванович тронул коня и поскакал к торчавшим в ягоднике оглоблям. Иван вместе с Ильей на одной лошади помчались вдогонку.
Ни Ерофея, ни работников там уже не было. Одни бабы собирали вишню. С ними был и Пашка. Его спутанный конь пасся на косогоре.
— Да я за такое живоглотство!.. — рассерженно закричал Семен.
— Ты чего тут яришься? — спросила грудастая тетка с опущенным на глаза платком. Это была одна из многочисленных снох Полубояровых, знаменитая Дуня-ругательница, каких свет не родил.
— За что у наших девчонок последнюю ягоду вытряхнули! Да я вас, эдаких-то…
— А ну замолчи, блохатый! — крикнула Дуня и начала сыпать разными словечками.
Семен Иванович подскакал к телеге, дернул за край и высыпал вишню в ягодник, густо поросший бобовником.
Дуня завизжала. Гремя ведрами, бабы кинулись к телеге и начали собирать рассыпанные вишни. Да разве соберешь ее в густой траве?..
Семен Иванович отъехал немного, спешился и стал крутить цигарку. Настя с Саней подошли к краешку и принялись рвать ягоды, прислушиваясь к бабьему визгу и к Дунькиной ругани.
Вдруг Настя выпрямилась.
— А ну ее к шуту, эту ягоду. Пошли на стан, — сказала она.
— Собирайте, чего там! — крикнул Семен Иванович.
— Все равно не дадут. Вон Пашка опять на хутор поскакал.
— И правда, айдате лучше домой, а то они нас выпороть обещались, — вспомнила Саня. У нее был жалкий вид: кофтенка намокла и прилипла к плечам, юбка висела кулем. Илюшке даже жалко стало Саню-тетеху, да и драки он тоже побаивался.
— Домой так домой, — Семен Иванович вскочил на коня.
Едва они поднялись на вершину Баткакской горы, как на взгорье с улюлюканьем и свистом по ту сторону дола выскочила целая орава верховых.
— Мамаевцы! Крохоборы! — крикнул Семен Иванович.
— Чувашские пустобрехи! — ответно заорали мамаевцы. Они кидались всякими словами. Неизвестно, как насчет Прохоровых, но в жилах Илюшкиной семьи, наверное, бродила такая кровь, недаром их дразнили «чувашами».
— А ну, подъезжайте поближе, староверы некрещеные, из узды лыком тащенные, я всажу вам по дробинке! — Семен Иванович бабахнул вверх. Лошади вздрогнули и прижали уши. Саня, хлюстая мокрой юбчонкой, помчалась на гору. Выстрел остановил мамаевцев. Полаялись еще маленько, да и разъехались.
16
Одним из любимых праздников — кроме рождества и пасхи — была масленица. Широкая, русская, как принято о ней говорить. О масленице написано немало книг, нарисовано великое множество картин.
Настоящая русская масленица в широком смысле этого слова была большим, раздольным традиционным праздником — отдыхом от постоянных трудов и забот перед длинными, суровыми, великопостными днями. В станице она не отличалась диким и буйным разгулом, как в престольные праздники. Водки почти не пили, предпочитали бражку, приготовленную домашним способом в последний, так называемый прощеный день, спиртное ставилось на стол в самых малых дозах. После скоромного ужина дети подходили к отцу или деду, размашисто крестились, становясь на колени, кланялись в ноги:
— Прости, тятя!
— Бог простит, — отвечал он с мягкой торжественностью.
Затем младшие подходили к старшим. Нужно сказать, что не только Илюшкин дед, но и большинство других казаков всегда презирали пьянчужек. Сохрани бог, явится просить прощения в нетрезвом виде.