Дутова, его чернявую, похожую на цыганку подругу, хозяина дома полковника Карабельщикова с сыновьями казаки застали за чаепитием в просторной комнате, освещенной лампами — висячей и настольной.
Высокий, в папахе казак с тонкими вразлет усами, рядом с ним плечистый, черночубый красавец с дерзкими, горящими глазами, в обтянутой полевыми ремнями кожанке и двое рослых казаков с винтовками наперевес возникли в распахнутых настежь дверях, словно тени. Режущий глаза блеск эфесов клинков, висящих на потертых портупеях, косматые папахи, хмурые, настороженные глаза заставили атамана Дутова отодвинуть стакан.
— Паслушайте, господа! — теребя пухлой рукой седенькие усики, полковник Карабельщиков поднялся. Он был небольшого роста, тучный, в белой с вышитым воротником косоворотке. — Пазвольте!
Загремев стульями, вскочили и сыновья, одергивая новенькие зеленые кители.
— Всем сидеть! — громко скомандовал Глебов. — Именем революционного комитета вы арестованы!
— Ты что, урядник Глебов, очумел? — крикнул офицер. Они знали друг друга с детства — еще мальчишками, приезжая из кадетского корпуса на каникулы, вместе с казачатами удили рыбу, купались, бывало, и дрались, как все подростки.
— Так пазвольте, господа, пазвольте! — суетился хозяин дома.
— Спокойно, Александр Иваныч. Присядьте. — Глебов махнул в его сторону зажатым в кулаке наганом. — Это не вас касается, а господина Дутова и вот господ офицеров, — показал он на молодых, очень похожих друг на друга есаулов.
— Они же мои сыновья, понимаете, сыновья! — высоко, звонко выкрикивал отец.
— Если, господин Дутов, у вас есть при себе оружие, прошу на стол, — не обращая внимания на слова хозяина, сказал Мавлюм и почти вплотную подошел к столу.
— Нет! — Взявшись за борта расстегнутого кителя, Дутов резко откинулся на спинку старого венского стула, заскрипевшего под его плотной фигурой. Ярость застыла на его широколобом скуластом лице с густой, неряшливо торчащей на щеках щетиной. Он видел, как вошедшие казаки быстро распорядились его маузером и оружием сопровождавших офицеров, деловито навешивая кобуры на себя.
— Образумьтесь, урядник Глебов! По какому праву? — Голос Дутова звучал глухо. Он по-азиатски щурил откровенно злые, колючие глаза. В его облике было что-то от монгола, и в то же время он походил на кряжистого, закоренелого старообрядца.
— По праву революции! А остальное вам напомнит военно-полевой суд.
— Вы хотите предать своего атамана суду? — сказала женщина и попросила у есаула папироску.
— Вас, тетка, тоже… — ответил Мавлюм, улыбаясь яркими, чернеющими при свете глазами.
— Мы не имеем чести вас знать! — прервал его Дутов и, схватив наполненную водкой рюмку, опрокинул ее в волосатый рот.
— Зато мы тебя очень хорошо знаем! Может, расскажешь в губревкоме, как рабочих в Оренбурге расстреливал, большевиков казнил? Или ты забыл, атаман?
Дутов насупился. Кровь отлила от его нахмуренного, вспотевшего лба. Серые глаза помутнели.
Тишина была напряженной, звенящей, как январский мороз. Только в переставшем шуметь самоваре что-то гулко пощелкивало. Вдруг открылась дверь, и, лавируя между казачьими полушубками и шинелями, появился Санька Глебов с повисшим на лбу ухом от шапки. Подняв руку в желтой дубленке, он поманил дядю пальцем.
— Ты чего тут? — шагнув к племяннику, спросил Глебов-старший.
— Отец прислал, — тяжело дыша, ответил Санька.
— Зачем? Говори!
Санька покосился на Дутова.
— Выйдем! — Дядя взял Саньку за руку и вышел с ним на кухню. — Ну, что сказал тебе отец?
— Полубояровы, Митрий Фролов, Овсянниковы с попом заодно, сходку собирают. Енька Фролов, Пашка Полубояров верхами сели, весь Большой курмыш обскакали и всем нагайками в ставни постучали. Сборная уж битком набита. Полным-полно казаков. Так галдят, то и гляди, стекла мерзлые повылетают…
— Ты короче, короче! — тормошил его дядя.
— Короче? Отец велел тебе и Мавлюму скорее приходить!
— Вот так-то ладно. Молодец, что прибег. — Алексей Глебов быстро подошел к двери, знаками вызвал Мавлюма, объяснил ему создавшееся положение.
— Учуяли, прасолы! Надо нам быстро идти туда. Оставим здесь караул, — пряча наган в кобуру, проговорил Мавлюм.
На улице все крепче и крепче мороз пощипывал щеки. Приплясывая на обледенелых досках крыльца, юнкер оттирал себе уши.
— Мишка, отпусти этого лопоухого в избу. Пусть погреется, — сказал Мавлюм Никифорову. — Караульте хорошенько. Мы в ревком. Я скоро смену пришлю.