Илья ошибался. Живописную компанию во главе с председателем поселкового Совета Полубояровы снохи узрели в окно и сторожко ожидали их приближения.
— Я так полагаю, Евграф Севастьянович, что идет эта большевистская братия по твою душу, — сказал Сережка Полубояров торговцу. — Я выйду к ним, а ты тут прибери, что успеешь…
— Что прибирать-то? Что?
Смуглый, черноволосый Евграф обеспокоенно обвел комнату круглыми, чуть раскосыми глазами. Весь передний угол крашеного пола просторной, многооконной горницы был завален разномастными кучками пуховых платков.
Полубояров встретил комиссию на крыльце в небрежно сдвинутой на лоб кубанке, во вздутых пирожками черных галифе, заправленных в шевровые сапоги.
— Советской власти наше нижайшее! — откозырнул он, не скрывая усмешки в прищуре серых, недобро поблескивающих глаз.
— Ты что-то рано, Сергей Ерофеич, вихляться начал? — спросил Федя.
— Не вихляюсь, а честь властям отдаю. — Полубояров так взглянул на Илью, точно отравленную стрелу метнул.
— Не надо нам твоей чести, — ловя его дерзкий взгляд, ответил Илья.
— Ты еще не власть, ты всего-навсего писарь… Вот и пописывай, пописывай… — Расставив ноги, Сережка сцепил пальцы за спиной.
— Это мы от тебя уже слышали.
— А ты не слушай, а то еще один чирышек наживешь на башке… — С утра Полубояров выпил с платошником лишку, потому и на язык был невоздержан, да и злости накопилось немало.
— Слушаю в оба уха и двумя глазами гляжу. Не задерживай. У нас дело к твоему постояльцу. — Илья не мог никак унять дрожь в руках.
— Ты что вязнешь к людям? Мы ить не в бирюльки идем играть. Пошли, ребята! — Оттеснив плечом Сережку, Федя пропустил вперед Илью и Горшочкова. За ними, поднимаясь по крашеным ступенькам, застучала каблучками Аннушка.
— А ты куда? — Полубояров загородил Аннушке дорогу.
— Она понятая! — сказал Федя.
— Понятая! Если уж Нюшка пришла в мой дом понятой, что же будет дальше, боги мои!
— А ты молись, молись, может, и услышит тебя твой боженька… А ну дай дорогу! Чего перья распустил, как петух общипанный?
Даже Федя изумился. Вот так Аннушка!
— Ты слыхал? — спросил он Полубоярова.
Тот стащил папаху, вытер ею щеки и, сверкнув белками красноватых глаз, молча стиснул зубы.
Торговец встретил комиссию в передней. За ним, прислонившись дородной спиной к наглухо закрытым дверям горницы, стояла Авдотья. Она раздобрела. Лицо ее, и без того широкое, стало еще мясистей. В заплывших глазах вспыхивали злые огоньки. Платошник суетливо рылся в толстом бумажнике, извлекая потрепанный патент.
— Мы знаем, что бумаги у вас в порядке, — отдавая патент Горшочкову, проговорил Илья. — Мы не за тем пришли, гражданин Дементьев.
— А зачем, дозволю себе спросить? — Взгляд торговца прилипал то к одному, то к другому, крупная косматая голова его вертелась, как на шарнирах.
— Мы насчет цен на платки, повышения, значит, — вставил Горшочков.
— Каких цен? Извините, не понял… — Длинные, чуткие пальцы торговца, привыкшие встряхивать платки и паутинки, скользили по золотой цепочке часов, растянутой поперек черного жилета.
— Брось, Дементьев! — не выдержал Федя. — Ты ведь хорошо знаешь, о чем идет речь. О лимитных ценах. Я за тобой, милок, знаешь, сколько гоняюсь!
— А ишо насчет того: почему в Совет не заехали, разрешения не взяли? — снова вступился Горшочков. — Я как председатель…
— Каюсь, товарищ председатель, каюсь. Поздновато вчера приехал, не хотелось тревожить перед воскресным днем… — оправдывался платошник.
— Вот ведь какой, врет и не краснеет! — воскликнула Аннушка. — Уже в полдень тут баб было полнехонько…
— А ты чего вякаешь! Я тебя зачем звала? — выставилась вперед Авдотья.
— Капустку твою, Дуня, рубила, капустку… — Аннушка улыбчиво прищурила глаза.
— А чего сюда приперлась? — Голос Авдотьи начал срываться.
— Позвали, Дуня!
— Позвали… А ну-ка айда отсюдова!
— Не шуми, Дуня. Нюра у нас при исполнении обязанности, — деликатно пытался вмешаться Горшочков. — Она понятая.
— Кака еще понятая? Я этаких вертихвосток так турну из своего дому!
— Ты что задом своим дверь греешь? Думаешь, не войдем в твои хоромы? — сказала Аннушка.
— Выдь, я говорю!
— Что такое? Об чем крик? — спросил муж Авдотьи Панкрат.
— Понятая она у них, сотская! — злобно продолжала Авдотья.
— Погоди, Дуня, уймись. Что тут, Николай Матвеич, происходит? — спросил Панкрат у Горшочкова. — И нельзя ли спокойно, миром все решить?