– Ты унизил меня…
– Я? – Он улыбнулся еще шире. – Да я скорее руку бы себе отрезал. – Хью рассмеялся. – По правде говоря, так чуть было и не случилось. По крайней мере, палец я себе почти отхватил. – Подняв руку, он показал глубокую рану в основании мизинца. – Никак не думал, что церемониальный кинжал будет острым, как сарацинский ятаган, – объяснил он. – Темно было, и в первый момент я подумал, что напрочь его отрезал. – Его серые глаза искрились от смеха, когда Хью предположил: – Если в таких случаях принимают во внимание количество крови, уверен, служанки Суинфорда объявили тебя невиннейшей из девственниц всего христианского мира.
Санча глядела на его красивое улыбающееся лицо, не понимая, что он имеет в виду. Когда наконец до нее дошел смысл его признания, она только и могла, что произнести, заикаясь:
– Твоя кровь? Но почему? Зачем?
– Я был пьян, как никогда, а ты спала как убитая. Было бы жалко потратить слишком много усилий на то, о чем потом ни ты, ни я и не вспомнили бы. Кроме того, – продолжал Хью, – мне больше нравится думать о любви как о даре, а не о чем-то, что делают по принуждению или по необходимости, вроде умывания по утрам или еды на скорую руку. – Он снова улыбнулся и сказал повелительно – Ну, пей свой эликсир.
Побежденная его доводами, бархатным голосом, искренним взглядом серых глаз, Санча послушно выпила отвратительную жидкость, вернула ему чашку и улеглась. Она смежила веки, но перед глазами живо стояло его открытое лицо, глубокая кровавая отметина на пальце. Неужели он пошел на это из-за нелепых предрассудков, чтобы избежать ненужных толков? Ей очень хотелось верить ему. Она была как натянутая струна, готовая порваться; лежала и слушала, как он ходит по спальне. Потом почувствовала, как кровать подалась под его тяжестью. Санча не собиралась так скоро засыпать, но, как во все последние дни, эликсир одержал победу над ее возбужденными нервами.
Улегшись рядом с ней, Хью почти тотчас же провалился в сон, но вскоре открыл глаза; сердце его взволнованно билось от сладостных картин, пригрезившихся во время недолгого забытья.
Он сел в постели, сожалея, что сон был так краток, и тут темная комната вдруг закружилась у него перед глазами. Он хотел потереть их, но не смог поднять руку.
– О Господи! – пробормотал Хью.
У него было такое ощущение, что голова живет отдельно от тела, словно он выпил бочку сладкой медовой браги. А может, и чего покрепче, потому что, когда он попытался остановить взгляд на еще мерцавшем камине, он увидел не один камин, а три. Он тяжело повалился навзничь и сомкнул веки в надежде, что окружающее перестанет плыть и дрожать перед глазами, и пытаясь понять, чем вызвано такое его состояние.
Он выпил за столом всего одну кружку эля; приписать это вчерашнему возлиянию тоже было нельзя. И тут Хью вспомнил вкус тошнотворно-сладкой микстуры. Она называла ее отравой. Может, так оно и есть? Он вдруг покрылся холодным потом, рот наполнился слюной, желудок свела судорога. Хью поднялся и, пошатываясь, побрел по коридору, тонувшему в непроглядной темени, в уборную, расположенную рядом с гардеробной; там его долго рвало, пока не заболело все внутри.
На шум вышел из своего закутка Мартин и сонно спросил:
– Это вы, сэр? – Ему пришлось повторить вопрос дважды, прежде чем Хью ответил.
Затем выглянула Алиса. Она ничего не могла разобрать в темноте, кроме смутных фигур, слышала непонятные звуки и мужские голоса.
– Что-то с госпожой, ей стало хуже? – спросила она громким шепотом.
– Иди к себе, – послышался в ответ чей-то голос. Ей показалось, что это был Мартин. Она слышала, как еще полчаса они ходили и переговаривались, потом все опять затихло.
Утром, придя будить госпожу, Алиса увидела, что Хью уже на ногах и одет, а леди еще спит тяжелым сном. Хью стоял возле камина с тяжелой железной кочергой в руках и помешивал головешки, которые еще тлели. Она собралась было приготовить госпоже эликсир, но увидела, что ларчик с инкрустациями стоит открытый на сундуке. Резная коробочка из кости, в которой хранился темно-красный кристаллический порошок, исчезла.
Внезапная вспышка зеленоватого пламени озарила спальню. Алиса испуганно обернулась и посмотрела на камин. По комнате поплыл какой-то странный запах.
– Твоя госпожа выздоровела, – проговорил Хью, швыряя пустую коробочку в огонь. – Эликсир ей больше не понадобится.
Изумленная Алиса безмолвно смотрела на Хью, потом послушно кивнула. Когда он вышел, она разбудила Санчу и шепотом поведала о том, как господин сжег порошок в камине. Санча ничего не соображала спросонья и никак не могла взять в толк, о чем ей взволнованно твердит Алиса. Только позже, когда Алиса рассказала о ночной суматохе, она поняла, что случилось, и испытала чувство некоторого удовлетворения.
Дом еще был погружен во тьму, когда Санча с Алисой, готовые в дорогу, спустились по лестнице, освещая себе дорогу единственной свечой. В галерее, ведущей из прихожей, им попалось несколько слуг, двигавшихся словно лунатики. Огоньки свечей на стенах коридора трепетали в струе холодного воздуха, проникавшего через раскрытую дверь, в которую виден был двор и небо, где среди облаков еще мерцали звезды.
Сэр Уолтер вышел из своих покоев с таким же затуманенным, как у слуг, взором, чтобы проводить отъезжающих традиционным напутствием:
– Да хранят вас в пути Бог и все его святые.
Он и Хью стояли, разговаривая, в темном мощенном булыжником дворе, ожидая, когда запрягут лошадей.
Из предрассветной мглы возник мальчишка-слуга с фонарем в руке и повел Санчу и Алису вдоль выстроившихся повозок к коляске. Вокруг раздавались громкие голоса людей, звон упряжи и доспехов, ржание и стук копыт невидимых в темноте лошадей.
Наконец под скрип колес и лай собак повозки, сопровождаемые всадниками, выехали со двора. За стенами Оксфорда им открылся широкий горизонт с бледно-розовой полоской рассвета на востоке. Они все дальше продвигались на север. Наступил чудесный весенний день; солнце сверкало в лужах, теплое дыхание мая обвевало их ароматом луговых трав и цветов.
Хью ехал во главе каравана. Желудок у него еще побаливал, и к этому неприятному ощущению примешивалось запоздалое беспокойство и сомнение: прав ли он был, уничтожив порошок. Он опасался возможных последствий: не приведет ли отсутствие лекарства к обострению болезни юной жены или даже к ее смерти. Лекарь предупредил его как раз о возможности такого исхода. Но, как прекрасно знал Хью, лекари не всегда достаточно умны и даже честны. И конечно, приводил он себе в оправдание главный аргумент: если один-единственный глоток эликсира так подействовал на него, то какое же разрушительное воздействие на нежный организм девушки оказывал ежедневный его прием в куда больших количествах! Нет, он сделал то, что следовало сделать. По крайней мере, надо надеяться на это, поскольку уже все равно ничего нельзя исправить. Время от времени Хью придерживал коня, давая коляске догнать его, и испытующе поглядывал на жену, видневшуюся в окошке.
Санча была слишком занята своими мыслями, чтобы замечать необычайную внимательность супруга к ее персоне. Покачиваясь на мягком сиденье, она глядела в окошко на проплывающие мимо пейзажи, бесконечно разнообразные и постоянно меняющиеся. Места были красивые, и, любуясь ими, она вспоминала родной Жьен, дом, где прошло ее детство, свою няню Виолетту. Печально, но воспоминания о родителях не были окрашены такой же любовью. Они редко бывали дома, предпочитая проводить время в королевском дворце в Париже. Однако их непродолжительные наезды всегда доставляли ей огромную радость. Иногда они привозили с собой нового младенца, брата или сестричку, но лишь затем, чтобы оставить его в Жьене на попечении нянек. Конечно, всегда было много подарков и сластей, смеха и объятий. А кроме того – сплетни и захватывающие истории о жизни королевского двора, которые рассказывали слуги родителей.