– Да, – ответила она. Алиса тут же вернулась к прерванному занятию, а Санча продолжала наблюдать за мужем, любуясь его молодым, сильным телом и чувствуя невыразимое волнение, которое возникло так внезапно и бросило ее в жар.
«Это солнце виновато», – обманывая себя, подумала она и принялась снова выдирать траву. Алиса закончила пропалывать маленькую грядку с гвоздиками и шнитт-луком и сказала:
– Надо пойти поторопить кухарок, а то они весь день только и будут, что сплетничать. Пока языки у них не устанут, они за работу не возьмутся. Им все равно, чем мы будем ужинать, хотя бы только хлебом и сыром.
– Хорошо, иди, – согласилась Санча, отрываясь от своей клумбы, чтобы смахнуть пот со лба. «По крайней мере, – подумала она, – в словах Алисы есть какая-то доля правды». В любом случае, ей хотелось остаться наедине со своими мыслями.
Некоторое время она еще работала, положив себе очистить цветы от вьюнка, заполонившего клумбу. Когда с вьюнком было покончено, Санча собрала его с мощенной известняковой плиткой дорожки в полотняный фартук и с чувством удовлетворения от завершенной работы направилась в конец сада. Здесь, за кустами можжевельника, высилась куча вырванных сорняков, издававшая на солнце особый запах увядающей травы.
Вернувшись в дом, Санча увидела, что в столовой пусто и тихо; из кухни доносились нестройные голоса и смешливые возгласы стряпух. Наверху в гостиной несколько мужчин доканчивали штукатурить стены, и старуха с метлой подняла перед ней целое облако пыли. Санча прошла в спальню и закрыла дверь на задвижку.
К вечеру солнце уже не попадало в окна, но в спальне тем не менее был душно и жарко. Санча разделась, налила в таз воды из кувшина, ополоснула лицо, руки и тело. Затем надела шелковую рубашку, тщательно причесала волосы, слегка тронув их розовым маслом, и задумалась, какое платье вынуть из обитого железом сундука, преодолевшего с ней путь на Север. После долгих размышлений она остановилась на лиловом, из брабантского полотна, отделанного шелковой тесьмой.
Одеваясь, Санча перенеслась мыслями в прошлое, в величественный мир французского и английского королевских дворов, когда ее жизнь проходила в грандиозных дворцах. Ее окружали золото и блеск драгоценностей, знаменитые придворные, дамы в пышных нарядах, поэты и музыканты. Тогда она была милой, невинной девушкой, избалованной дочерью благородных родителей, фрейлиной мадам Изабеллы, старшей дочери короля и королевы Франции, которой вскоре предстояло стать королевой Англии.
Санча тосковала по прошлому. Сердце ее жаждало возврата прежних дней, но она была достаточно умна, чтобы понимать: прошлое не вернется никогда. Она также понимала, что в конце концов ей придется делить ложе с мужчиной, и сомневалась, чтобы какой-нибудь знатный барон был столь внимателен и сдержан к молодой супруге, как ее низкорожденный граф.
«Может, со временем я полюблю его», – подумала она. Нельзя было отрицать, что в сердце ее возникла нежность к нему и более того – желание, в котором она стыдилась признаться себе и от которого не раз в его присутствии у нее пресекался голос и перехватывало дыхание. Так и не решив, как вести себя с мужем, Санча последний раз глянула на свое отражение в серебряном зеркале флорентийской работы, подарок маленькой королевы.
Когда она вышла из спальни, в гостиной было пусто. В воздухе еще висела пыль, а запах сырой штукатурки преследовал ее и в коридоре. Она спустилась по деревянной лестнице вниз в поисках мужа. В столовой по-прежнему не было ни души. Санча нигде не могла найти Хью. Мартина и Алисы тоже не было видно, хотя это не очень удивило ее.
Поиски привели Санчу в маленький садик позади кухни. Тут, упершись ногой в каменную стену, сидел Донел и болтал с двумя кухонными служанками. Кокетливая улыбка блондинки, предназначенная Донелу, вмиг исчезла при появлении Санчи. Завидев госпожу, Донел вскочил и почтительно поклонился.
– Ты не знаешь, где мой муж?
– Нет, миледи. Хотя я недавно видел, как он разговаривал возле аббатства со старым монахом. Обратно Санча прошла через кухню, где две пожилые женщины ощипывали куропаток и стоял аромат пекущегося хлеба. В закопченном углу играли на земляном полу дети – три маленькие девочки; у открытого очага сидел парнишка и поворачивал над пламенем вертел с бараньей ногой.
Миновав полутемную столовую, Санча повернула в коридор, открыла узкую дверь и оказалась на улице, освещаемая косыми лучами заходящего солнца. Быстрыми шагами она направилась в господский сад. Пройдя несколько шагов по мощеной дорожке, она остановилась, разглядывая приведенную ею в порядок клумбу с ромашками. Она смотрела на нежные цветы, словно они могли подсказать ответ на мучивший ее вопрос. Санча наклонилась, осторожно сорвала цветок, поднесла к лицу, потом сорвала другой, третий, и вот у нее в руке уже был небольшой букет. Она направилась дальше по дорожке, окруженная облаком тонкого аромата, – так и не найдя ответа.
Подойдя к ризнице, она увидела через окно мужа. Он сидел за конторкой в белой полотняной рубахе, сосредоточенно нахмурив брови. Хью закатал широкие рукава, но не позаботился заправить рубаху, она распахнулась на груди. На столе перед ним лежало несколько толстых книг, переплетенных в кожу, в руке он держал перо.
Санча остановилась перед потемневшей от времени дубовой дверью, охваченная внезапным страхом, и чуть было не бросилась бежать обратно по садовой дорожке. Но наконец решилась, подняла руку и постучала.
– Войдите, – отрешенно отозвался Хью, сосредоточенно глядя на лист бумаги, лежащий перед ним.
Лучи заходящего солнца проникли следом за ней, озарив комнату волшебным золотистым светом.
Хью увидел на пороге Санчу, и лицо его сначала выразило удивление, потом просветлело от радости. Он отложил перо и поднялся.
– Проходи, моя леди.
Санча улыбнулась в ответ.
– Ты один? – спросила она, оглядывая помещение. Таинственный свет, словно расплавленный янтарь, заливал комнату и все, что в ней находилось.
– Конечно, один, – ответил Хью, приглаживая взъерошенные волосы, и добавил: – Был, во всяком случае, до этого момента. – В ее поведении угадывалось сейчас что-то новое, он не мог сказать что, но сердце его забилось быстрей.
Она прикрыла дверь, и в ризнице снова воцарился полумрак.
– А где брат Малком?
Хью вышел из-за стола.
– Наверное, молится о спасении наших душ. Моя, это я знаю точно, жаждет спасения. Последний час я занимался тем, что пытался составить письмо его святейшеству епископу, верноподданническое письмо.
Санча протянула ему букет:
– Я принесла тебе цветы.
Он наклонил лицо к букету.
– Они так чудесно пахнут, хотя, конечно, не так дивно, как ты. Маргаритки?
– Нет, ромашки, – снисходительным тоном старшей сестры поправила она. – Это письмо, которое ты пишешь? – спросила Санча и, легко скользнув в сторону, обошла стол, чтобы взглянуть на бумагу. На ее губах появилась улыбка. – Но здесь ничего нет, ни одного слова.
– Увы, – согласился он. – Мой латинский ограничивается псалмами да хозяйственными отчетами, вещами, которые я понимаю, – грехом, кожами и шерстью.
Санча быстро взглянула на него, в глазах у нее вспыхнули искорки, и, положив букет, она расправила юбки и села в кресло.
– Я напишу за тебя письмо, если хочешь.
– Ты училась латинскому? – Казалось, не проходило дня, чтобы прелестная маленькая жена не удивляла или не поражала его. Сейчас у нее был деловой вид, как у откупщика, сидящего за своими гроссбухами. Хью чуть не засмеялся. Не то чтобы он сомневался в ее способностях, но и верил не слишком. Он вспомнил, как его дед говорил, что приручать лисицу – это все равно что учить женщину, результат одинаков: обе становятся еще хитрее.
– Конечно, – утвердительно кивнула Санча, взмахнув пушистыми черными ресницами. – Король Ричард пожелал, чтобы Мадам и ее фрейлин обучили языкам. Латинский куда легче этого невозможного английского. Ну, начнем, – пробормотала она, взяла перо и обмакнула в чернильницу. – Думаю, следует сказать его святейшеству что-нибудь лестное о нем самом. Мужчины любят лесть больше, чем женщины, а поскольку епископ, конечно же, персона очень важная, то и слова должны быть подходящими.