– Скоро должен появиться бродячий торговец, – подала голос Алиса, сидящая на скамеечке рядом с ней. – Я хочу купить у него кружев для приданого малышу. Таких тонких и красивых кружев, что делают монашки в монастыре.
Иголка в руке Санчи замерла в воздухе. Она быстро взглянула на Алису:
– Ты говоришь о Челфордском монастыре?
Алиса кивнула, откинув голову, чтобы полюбоваться на свою работу, и снова принялась быстро класть стежок за стежком.
– Ну да, так он называется, тот монастырь, где монашки держат кошек и собак.
Другие девушки в гостиной дружно согласились с Алисой. А Гасти, вспомнив, добавила:
– А еще они держат белку, если верить пройдохе-торговцу.
Оживившиеся девушки продолжали болтать, получив новую тему для разговоров, а Санча молча благодарила Бога. Не иначе как Божественное провидение посылает ей этого бродячего торговца. Он был единственной надеждой. Наверняка торговца можно будет подкупить, и с ним она пошлет письмо Мадам. Но тут она вспомнила, что истратила все свои деньги на материю. Однако оставались драгоценности: главным образом броши и серьги.
Утром, едва рассвело, Санча была уже на ногах. Дождь перестал, но молочно-белый туман с лугов и пустошей обволакивал все вокруг плотной пеленой. Ночью она долго не могла уснуть, раздумывая, как бы незаметно проникнуть в ризницу, где хранились письменные принадлежности и бумага.
В кухне были только Мора, Гасти и несколько детей. Санча взяла себе овсяного печенья, налила чашку сидра. Она молча завтракала и поглядывала в окно. В храме зажгли свечи, но туман был столь густ, что почти ничего не было видно. Сидя за столом, она в уме составляла письмо. Она успела придумать по крайней мере дюжину вариантов, стараясь вместить в несколько строк все, что необходимо было сообщить, но не была удовлетворена результатом. Наконец в ризнице зажегся свет.
В кухню вошли еще три женщины и среди них Дженн. Разговаривая с Гасти, она вновь упомянула бродячего торговца, но лишь мимолетно. Этим утром Дженн вообще была не слишком разговорчива и больше жаловалась на месячное недомогание, стонала и охала и держалась поближе к плите.
Ее стенания напомнили Санче, что у нее самой задержка уже в несколько недель. Но ей не хотелось думать об этом, во всяком случае сейчас, и она заставила себя на время выкинуть из головы беспокойные мысли.
Но вот воздух потряс гул колоколов. Санча подождала, пока монахи соберутся в храме, затем, стараясь не привлекать внимания, прошла через столовую, по коридору, пересекла господский сад и скользнула в дверь ризницы. Внутри царила мертвая тишина, нарушаемая лишь приглушенным слаженным пением, доносившимся из храма. Она зажгла свечу от настенного канделябра и не мешкая села за письмо. Каждый шорох пугал ее; даже скрип пера по бумаге казался оглушительно громким.
Всемилостивейшая и высокороднейшая мадам,
Выражаю вам глубочайшее почтение и молю вас о снисхождении. Вынужденная писать в великой спешке, я не имею возможности сообщить всего, что смогла бы сказать при личной встрече.
Умоляю, остерегайтесь Генри Болинброка и его вероломных соотечественников. Они – подлые убийцы истинного своего монарха, нашего возлюбленного короля Ричарда, и им не будет прощения ни в этом мире, ни за гробом.
Прошу вас также не доверять известиям, сообщаемым приспешниками графа Нортумберленда. Ибо эти бесчестные люди вдвойне злодеи, поскольку вселяют в ваше истерзанное сердце надежду, коей нет оснований. Такова жестокая правда, и в этом я готова свидетельствовать перед Спасителем нашим.
Ежечасно молюсь о вас, мадам. Разделяю скорбь вашу, и будь моя воля, я приехала бы сама. Верьте, мое сердце не найдет покоя, пока я не услышу, что вы покинули эту варварскую страну.
Да хранит вас Святая Троица, пока вы в руках злодеев. И пусть вас утешит знание того, что я нахожусь в полном здравии и окружена заботою ныне, во второй понедельник после дня святого Обина.
С глубочайшей любовью, ваша фрейлина,
вечно преданная вам Санча.
Солнце и ясное ветреное небо возвестили приход нового дня. Санча в своем садике подрезала разросшийся пахучий тимьян, когда дети, игравшие на земляных валах, закричали, что мужчины возвращаются. Легконогие мальчишки мгновенно разнесли новость по поместью, и не успели всадники подъехать, как все уже бежали встречать их.
Санча надеялась, что муж вернется не раньше, чем появится бродячий торговец. Планы ее рушились. Когда она подошла к воротам сада, многие всадники уже спешились.
Санча ужаснулась, увидев два тела, завернутые в плащи и привязанные к спинам лошадей. Она бросилась во двор, раздираемая противоречивыми чувствами. Ей вдруг захотелось, чтобы среди убитых был Хью Кенби, но она знала, что ее сердце не выдержит, разорвется, если это окажется правдой. Увертываясь от лошадей и расталкивая собравшийся народ, она, как безумная, металась, ища мужа.
Наконец она увидела его, небритого, осунувшегося, едва держащегося на негнущихся ногах, одеревеневших после нескольких дней, проведенных в седле, облепленного засохшей грязью. Он схватил ее и стиснул в объятиях. Кругом стоял такой шум от множества голосов, что она не слышала его слов.
Не обращая внимания на людей вокруг, Хью оторвал ее от земли, прижал к себе и долго не отпускал; его усы кололи ей ухо.
Алиса нашла своего Мартина и со слезами бросилась ему на шею. Румолд, призвав на помощь Донела и Джерема, начал отвязывать убитых; отец Антонио что-то оживленно рассказывал брату Малкому и брату Френсису.
Стоя во дворе среди всей этой суеты, Санча поправляла растрепавшиеся волосы и ждала, когда Хью отдаст последние распоряжения относительно убитых.
Лошадей, низко опустивших морды и выглядевших такими же измученными, как люди, повели в конюшню.
Хью никак не мог освободиться: подходил то один, то другой, что-то спрашивал или докладывал. Наконец он повел Санчу сквозь плотную толпу мужчин и женщин к дому.
Его кожаный камзол пропах потом, лошадьми и дымом костров, а сам он выглядел суровым и возмужавшим. Войдя в столовую, он снял меч и пояс, положил их на стол и опустился на скамью.
– Принеси чашку вина, – попросил он. Когда Санча вернулась, он поймал ее руку, поднес к губам. – Как я рад вернуться домой!
В кухне царило смятение. Одна из кухарок заливалась слезами, Мора и остальные женщины пытались утешить ее. Санче сказали, что рыдающая женщина была сожительницей одного из убитых.
Оба погибших приехали с Хью на Север, чтобы начать новую жизнь, но горькая ирония судьбы – нашли здесь смерть. Санчу тронули ее сетования, прерываемые рыданиями. Она участливо заговорила с женщиной и узнала, что маленькая черноглазая девочка, на которой в памятный день загорелось платье, – ее дочь. «По крайней мере, – подумала Санча, – у нее хоть осталась дочь, которая будет ей утешением».
Санча успокаивала женщину, держа ее за руку, когда мимо нее в столовую пробежали Дженн и Гасти с кувшином вина. Минуту спустя Санча последовала за ними. В коротком коридоре между кухней и столовой она встретили Алису и, отведя ее в сторонку, негромко сказала:
– Я попросила принести нам наверх хлеба, сыра и какого-нибудь мяса, – и, понизив еще больше голос, поведала о плачущей женщине.
– Я прослежу, чтобы принесли, что вы просили, – пообещала Алиса и, пожав холодную руку госпожи, пошла дальше.
Не найдя Хью в столовой, Санча поднялась в гостиную. Здесь наконец она нашла его. Хью крепко спал, полуоткрыв рот, как ребенок, и даже не сняв башмаков.
Только поздно вечером Хью и вернувшиеся с ним мужчины поели как следует и еще позже – помылись. Алиса помогала Санче раздеться, когда в спальню босиком, держа башмаки в руке, вошел Хью.
От него пахло мылом, влажные волосы были зачесаны назад, чистая одежда кое-как была надета наспех и распахнута на груди, незаправленная рубаха пузырилась на спине, когда он шел.