Хью распахнул дверь и провел ее внутрь, в прохладную полутемную и пахнущую плесенью ризницу. Из-за другой двери, что вела в храм, доносилось стройное пение монахов, служивших литургию. Хью подошел к столу и взял небольшую книжицу в кожаном переплете.
– Видишь, я же говорил, что забыл ее здесь.
Он спрятал книжку в карман распахнутого камзола. Санча облегченно вздохнула про себя. Хью взял, что ему нужно, есть надежда, что теперь он уйдет. Она отошла от стола, но муж поймал ее за руку, за левую, в которой не было цветка, на которой больше не было кольца! У нее вдруг закружилась голова. Охваченная испугом, Санча выронила маргаритку.
Но он, не заметив отсутствие кольца, поднес руку к губам и поцеловал.
– Ты очень соблазнительна, – сказал Хью, привлекая ее к себе, и прошептал: – Я не дождусь ночи – умру от желания.
От его горячего, щекочущего ухо дыхания, от властного прикосновения его рук по всему ее телу прошла знакомая дрожь. Щеки вспыхнули румянцем.
– Ничего с тобой не случится, – натянуто улыбаясь, ответила Санча и была застигнута врасплох, когда его губы, прохладные и влажные, прижались к ее губам.
Она была шокирована тем, что он позволил себе целовать ее в стенах храма. Она безнадежно пыталась протестовать, но губы ее уже отвечали на поцелуй, не слушая доводов рассудка.
Все же она стала извиваться всем телом, пытаясь вырваться из его рук, действовавших все смелее, оторвать его пальцы, сжавшие ее грудь.
– Распусти корсет, – шепнул Хью, ведя губами по щеке, пылающей, как алое яблочко.
– Мы в святом месте! – возмущенно ответила она, пытаясь урезонить его. Санча уже готова была сказать, какой он грешник, когда почувствовала, как его руки скользнули вниз и начали развязывать тесемки юбки. В панике она уперлась руками ему в грудь.
– Прекрати! Сейчас же! Нет! – громко шептала она. И уже не зная, каким доводом остановить его, выпалила: – Ты попадешь в ад.
– У меня есть разрешение от церкви, – бормотал он, целуя ее в шею и стараясь не рассмеяться. Не обращая внимания на протесты жены, он распустил корсаж и шнуровку на юбке и все смелее ласкал ее отзывчивое тело.
Санча хватала воздух широко раскрытым ртом, сгорая от желания и стыда.
– Ты что, не слышишь? Сюда могут войти!
– Нет, никто не войдет, – выдохнул он. – Монахи усердно молятся за таких грешников, как мы с тобой.
Слабость овладела Санчей, горячая волна желания захлестнула ее. Но, увидя, как его рука поднимает ей юбки, она снова встрепенулась.
– Нет, – зашипела она и стала умолять отпустить ее. В ответ Хью закрыл ей рот поцелуем, безумным, нескончаемым, в котором растворилась ее последняя воля к сопротивлению.
– Маленький грех только на пользу нашим душам, – тяжело дыша, хрипло прошептал он, подхватывая ее на руки и прижимая к столу.
Оглушительный вопль колоколов аббатства вознес к небу и их одновременный торжествующий крик.
Никто не вошел в ризницу, никто не помешал им даже потом, когда они, еще не в силах оторваться друг от друга, шептали нежные слова, перемежая их поцелуями. Им хватило времени привести себя в порядок. Никто не вошел, хотя вскоре после того, как зазвонили колокола, они услыхали шарканье ног и голоса монахов, которые в прихожей ризницы переоблачались в будничные сутаны.
Хью и Санча вышли так же, как вошли, – через унылую маленькую комнатку, где она недавно пряталась и где стоял неистребимый запах ладана и несвежий дух, исходящий от монашеских облачений.
После прохладной, как погреб, ризницы улица обдала их жаром раскаленной печи. Санча шла, спотыкаясь; уши были еще заложены от колокольного рева.
Вдруг земля поплыла у нее под ногами. Она подняла голову и сквозь слепящий блеск солнца увидела черного коня, сверкающие, словно из цветного стекла, листья на деревьях, странно покачивающихся в застывшем знойном воздухе.
Хью успел подхватить ее, когда она начала падать, и отнес, безвольно повисшую у него на руках, в тень. Когда Санча пришла в себя, Хью, поддерживающий ей голову, озабоченно спросил:
– Ну как, тебе уже лучше?
– Да. Не знаю, что со мной произошло. Может быть, жара виновата.
– Ты уверена? Хочешь, отнесу тебя обратно в ризницу?
– Нет, – твердо ответила она. – Я прекрасно себя чувствую.
– Мне так не кажется. – Хью внимательно вглядывался в побледневшее личико жены. Постепенно краска вернулась на ее щеки, и он начал успокаиваться. Решив в конце концов, что причиной обморока все-таки было солнце, он мягко поддразнил ее: – Ну ладно. Но теперь тебе надо соблюдать меру в любви.
Санча ужалила его взглядом. Все еще бледная, она оскорбленно смотрела из тени, как он, посмеиваясь, подтягивает подпругу. Он не позволил ей идти самой, посадил в седло и отвез к дверям кухни. Там Хью спустил ее с коня, поставил на землю и, прощаясь, сжал руку, руку, на которой не было кольца.
Санча прошла через кухню, мимо Алисы и других женщин, занятых делом. Даже Алиса не заметила, что на руке у госпожи больше нет обручального кольца с алым рубином.
20
Далеко на восток от Эвистоуна стоял Уорквортский замок. Над его башнями развевались на ветру флаги, под массивными стенами раскинулся процветающий торговый город того же названия с тесными кривыми улочками, застроенными домами с узкими фасадами и толстыми стенами, за которыми кипела деловая жизнь.
В этот осенний вечер было довольно прохладно, но не порывистый сырой ветер гнал Пьера Экстона по извилистым улочкам мимо мясных и рыбных лавок. Причиною скорее была повозка мусорщика, которая, громыхая на колдобинах, катилась позади. Высокий и тонкий, словно нож, Экстон старался держаться подальше от заваленной гниющими отбросами и смердящей канавы, что шла посреди улицы. Он тревожно оглянулся и прибавил шаг.
Повозка, то и дело скребущая дном о неровности дороги, была доверху нагружена соломенной трухой из домов и конюшен, птичьей требухой и перьями из мясных лавок и прочим мусором. Одетому в элегантные, черного бархата камзол и штаны Экстону совсем не хотелось попасть в облако мякины и перьев, которое стелилось за повозкой.
Пройдя улицу, он поспешил на площадь, занятую рядами суконщиков. Здесь в лавках занимались своим ремеслом ткачи, сукновалы, красильщики, торговали шерстью купцы. Экстон быстро миновал ряды и направил свои стопы к таверне на другом конце площади. В этой таверне под названием «Труба архангела», где любили собираться члены гильдии торговцев шерстью, он жил уже несколько дней.
Ежедневно Экстон ходил в торговые ряды, толкался среди покупателей с юга и иноземцев со списками товаров, которые нужно было закупить. Иногда он даже совершал небольшие сделки, но все же предпочитал просиживать в «Трубе архангела», где всегда толкалось множество делового люда.
Двери таверны были распахнуты, и на улице перед крыльцом стояли или лениво прохаживались люди, главным образом солдаты и продажные женщины. Экстон протолкался сквозь толпу и окунулся в гомон главного зала таверны. Не сделал он и двух шагов, как его перехватил помощник, Ги Лантен.
Ги, молодой гасконец, которому не исполнилось еще двадцати, был одет столь же элегантно, что и Экстон. Это был симпатичный молодой человек крепкого сложения, хотя не слишком высокий, которому темные вьющиеся волосы и томный взгляд из-под тяжелых век придавали сходство с трубадуром.
– Моррис уже здесь, – сообщил молодой Ги, произнося имя на французский лад: Моррис.
– И недурно проводит время, – заметил Экстон, бросая на Ги доверительный взгляд.
Ги улыбнулся в ответ и сказал:
– Он утверждает, что привез вам нечто особенное. – Окинув взглядом зал, он нашел человека, одетого как бродячий торговец. – Да вон он сам! – воскликнул Ги, увидев, как обезьянка вскочила на стол, за которым сидели пьяные купцы.
– Пойди и приведи его, – приказал Экстон, оглядываясь по сторонам.