Причесав свои лохмы, Йаати вышел из дома, тщательно заперев дверь, — ничего, кроме ключей в кармане и браслета электронных часов на левой руке у него не было. Ветер плотно толкнул его в лицо, вновь растрепал волосы, — и он тихо засмеялся. Сегодня он прощался с родным городом, — но это будет длинное прощание…
Когда-то возле озера было обширное болото. Со временем его засыпали, но для постройки домов земля тут всё равно не годилась, так что обширный пустырь заасфальтировали и приспособили для всяческих мероприятий, — ярмарок с горками и снежными крепостями зимой, бродячими зоопарками и цирками летом. В этом году в Лахолу приехал луна-парк, и Йаати прокатал все карманные деньги на офигенной карусели с «летающими лебедями», — высота полета каждого управлялась прямо из кабины, с помощью небольшого рычажка, и он, разумеется, выкручивал её на максимум, чтобы крутиться над толпой на высоте трехэтажного дома. От многолюдства и необычных ощущений у него даже слегка кружилась голова, и он возвращался, как привязанный, чтобы вновь и вновь испытать это чувство…
Но сегодня на городском поле развернулось нечто, бесконечно более интересное, — выставка военной техники. Ошалевший Йаати увидел темно-зеленые танки, бронетранспортеры, пушки, — и даже многоствольные ракетные установки. Вокруг бродили немногочисленные поутру посетители, — в основном, разумеется, мальчишки. Разинув рты, они нарезали круги у настоящих боевых машин, смотрели на настоящих солдат в серых шинелях и серых стальных касках, с настоящими автоматами. Йаати, с невольной осторожностью, подошел к танку. Он не знал, что тот окажется таким… таким большим, — тяжеленные обрезиненные катки были ему по грудь, а верх корпуса, — где-то на уровне глаз. Сидевший на башне танкист смотрел на него со снисходительным превосходством, и Йаати вздохнул. До армии ему расти ещё три года — и то, ещё неясно, возьмут ли, добровольцев всегда много… К тому же, как и большинство мальчишек, он ещё не решил, кем хочет быть. Хотелось стать и танкистом, и летчиком, и рисовальщиком мультфильмов, — на эту специальность он и хотел поступать. Рисовал он хорошо и быстро, его хвалили, — и это Йаати очень нравилось. Но больше всего он мечтал попасть в столичный Центр Мультипликации, — туда, где создавались почти все мультфильмы страны. И не зрителем, а творцом. Чтобы все-все-все смотрели на его творения. Ну, пусть не все, а только дети, всё равно…
Йаати помотал головой и вздохнул. Сейчас он чувствовал себя, словно во сне, — наверное, ещё и потому, что впервые видел боевые машины наяву. В серой мути телевизора или даже на хронике в кино они не создавали и сотой доли реального впечатления. Запах солярки, огромные черные колеса с белыми ободьями, толщина брони, заметная на стыках лобовых плит и дырках для башенных прицелов — всё это будоражило воображение. А в Тай-Линне он сможет наяву увидеть Парящую Твердыню… пусть издали, но всё равно… и парад Вершины Лета… и даже самого Сверхправителя. От одной этой мысли кружилась голова.
Но в Тарне этот изумительный мир дал трещину, треснула сама его Реальность, — и Йаати не знал, чего ему хочется больше: чтобы всё стало, как прежде, знакомо и привычно, — или чтобы всё рухнуло, провалившись в какой-то, совсем уже страшный, но всё же новый мир. Это желание пугало его, — словно только от него и зависела судьба его мира, — и он поспешил убраться с выставки, пока в голове у него не начался уже полный бардак.
Центр Лахолы был, как всегда дождливым осенним днем, грязен, и необычно переполнен людьми. Здесь царило мутное, явно не вполне здоровое возбуждение. Похоже, что сегодня странные и тревожные мысли бродили не только в его голове, — и ему не терпелось побыстрее убраться отсюда. Шел он очень быстро, — вслед ему даже оглядывались. Недаром само его имя — Йаати — значило «Ветерок»…
Минут через пятнадцать он вышел к любимому месту, к мосту, но тут ветер резко бил в лицо, да и свинцовый простор разлившейся реки сегодня смотрелся страшновато, — стоять тут, как прежде, не хотелось. Хотелось идти и идти, — а шоссе, спускаясь с насыпи моста, вело, казалось, в бесконечность. Оно давным-давно манило Йаати, — и сегодня он пошел, вскоре миновав последние столбы насыпи. За ними он ещё никогда не бывал, — ещё на заре детства мама внушила ему, что за рекой живут плохие люди, и что ходить туда нельзя. Уже лет пять назад он понял, что это неправда… но убеждение въелось, и превратилось в настоящее табу, нерушимое… до сего дня. Но оно имело основания. Дома здесь были почти сплошь деревянные, соединенные щербатыми заборами, — серыми, щелястыми и покосившимися от старости. От высокой насыпи шоссе отходили узкие, невообразимо грязные переулки. Это убожество заставило его вновь ускорить шаг. Он часто ступал в лужи, и вскоре в кроссовках зачавкала вода. А ведь весь Прежний Мир был таким! Б-р-р…