— Прохор Егорыч, ради Бога! — вскрикнул Пересветов и вдруг упал перед Трегубовым на колени. — Прохор Егорыч, ради Бога, отсрочьте платеж хоть на неделю. Через неделю я рожь на корню продам. Глядишь, тогда хоть сколько-нибудь цена выяснится. Не губите же меня, Прохор Егорыч.
В глазах Пересветова стояли слезы, губы его дрожали. Он был белее снега.
— Не могу, — проговорил Трегубов.
Пересветов поднялся на ноги.
— Прохор Егорыч, — заговорил он, — послушайте, Прохор Егорыч. Ведь у меня вся жизнь, вся судьба моя в этом участке, так за что же вы меня выселить-то хотите?
— За свои денежки, — отвечал Трегубов, — очень просто-с.
Пересветов прижал обе руки к сердцу.
— Ах, Прохор Егорыч, Прохор Егорыч! Ведь я у вас пять тысяч занимал, а остальные пять тысяч процентами да неустойками наросли. Две неустойки в год вы с меня брали! Подумайте вы только! Ведь по совести говоря, я вам теперь тысячи три должен, не больше! Где у вас Бог, Прохор Егорыч, где у вас Бог!..
— Бог у меня, как у всех, в красном углу, — отвечал Трегубов и закачался на каблуках.
Пересветов вытер, кулаком слезы.
— Вы и без моих денег богаты, Прохор Егорыч, а у меня в этом именьице все. Если вы выселите меня оттуда, я руки наложу на себя, Прохор Егорыч. Пересветов снова бросился на колени. — Прохор Егорыч, не губите меня, ради Христа!
Трегубов стал рассматривать свои выхоленные ногти. По его лицу бродила усмешка.
— В Аляшине хорошие плотники, — сказал он, — так я аляшинских строить конюшни подряжу. Как вы мне посоветуете: аляшинских, что ли, нанять?
— Подлец! — вскрикнул Пересветов с исказившимся лицом. — Душегуб, кровопийца!
— Чего-с? — переспросил Трегубов и побледнел.
— Простите меня, Прохор Егорыч, — вскрикнул Пересветов, ломая руки, — простите меня, мерзавца, ради Бога! Ах, до чего вы меня доводите!
— А-а, так-то лучше, — прошептал Трегубов и добавил: — Присядьте.
Пересветов, бледный, послушно опустился в кресло. Он еще весь дрожал.
Трегубов присел тоже.
— За что я буду вас жалеть? — сказали он. — Вы-то меня жалеете? Настасья Петровна меня жалеет? А? Как вы думаете? А я для нее готов все сделать, все-с! Я и ей и вам говорил: приди она ко мне, так я за одно ласковое слово ее, за один взгляд ее сейчас же на руки ей расписку: «Деньги сполна получил». Так чего же вы от меня требуете? За что я вас жалеть буду, когда и вы меня не жалеете? А что вы относительно неустоек говорили, так ведь я вам своих денег не навязывал, а сами вы за ними ко мне прибежали. Стало быть, тут и разговаривать-то нечего!
— Что же мне теперь делать? — спросил Пересветов с убитым видом.
— А это уж ваше дело, — отвечал Трегубов, пожимая круглыми плечами, — я вам все сказал.
Пересветов неподвижно уставился в окно. Трегубов заходил из угла в угол по кабинету, играя брелоками. Пересветов глядел на калитку. И вдруг он увидел садовника с лейкой в руках. Он шел по направлению к калитке, и Пересветов приковал к нему свой взор; сейчас мучительная загадка должна была разрешиться. Садовник прошел в калитку. Ее низкая дверца захлопнулась с железным лязгом. «Щеколда, — решил Пересветов и чуть-чуть не улыбнулся, — никаких запоров нет. Щеколда». Его точно обдало чем-то горячим. Он стал глядеть на письменный стол Трегубова. Между тем Трегубов ходил из угла в угол по кабинету. Пересветов перенес свой взор на его розовую шею и затем на бронзовый подсвечник. У него помутилось в глазах и захолонуло на сердце. Но внезапно все исчезло и куда-то ушло. Острое чувство упало. Пересветов остался один, кислый и вялый. Он даже почувствовал упадок сил точно после тяжкой болезни.
— Деньги мне ваши, конечно, не нужны, — внезапно заговорил Трегубов, — тысяча рублей мне тфу-с, с позволения сказать, плевок-с. Деньги у меня водятся. На Аляшино в достаточных размерах припас. И от подошел к столу и не без удовольствия, открыл правый ящик. — Вот, взгляните-с, — предложил он Пересветову, и Пересветов увидел целую кипу денег. Весь правый ящик почти битком был набит ими.
«Так вот он двухсоттысячный корпус!» — подумал Пересветов.
Трегубов запер ящик и спрятал ключик в карман.
— Денежки, как видите, у меня есть, — повторил он, как бы заигрывая, — мне, главное дело, хочется на своем настоять. Так вот, условия мои вы слышали. Советовал бы я вам поумнеть, — добавил он, отходя от стола в угол комнаты. — Что за честь, коли нечего есть. А дела у вас запутаны донельзя! Настасья Петровна даже сама и коров доит, потому что у вас не на что поденщицы нанять. Чай вы через день пьете. Это я знаю. Третьеводни колеса вы покупали, так мужика на четвертак обсчитали. И это я слышал. Как только, подумаешь, вам не совестно? Где у вас стыд? Стоит из-за четвертака себя марать! Четвертак ведь не двести тысяч!