— Добро пожаловать, дорогой гостюшка.
В калитку вошел Трегубов. Не снимая перчатки, он пожал шутливо левой рукой локоть Пересветова.
— А я к вам, соседушка, к вам вечерок поболтать. Соскучился, соседушка; вот я как вас полюбил, — болтал он.
От него сильно пахло духами.
— Пожалуйте, пожалуйте, — говорил, кисло усмехаясь, Пересветов. — Чай-то вы изволили кушать? Нет? Так где прикажете стол накрывать, в саду или в горнице? А? Как вам лучше?
— Конечно, в саду, соседушка, — расхохотался Трегубов, — кто же весной чай в комнатах пьет? А я еще влюблен при этом. Как же, по уши врезался!
Он снова рассмеялся. Пересветов стремглав бросился к балкончику.
— Настюша, — крикнул он звонко, — вели в саду самоварчик приготовить, — Прохор Егорыч в саду чаек желают кушать! В саду прикажи! Да сама выходи поскорее, — добавил он. И, потирая руки, он возвратился к Трегубову. — Так по уши врезались? — спросил он его с улыбкой.
— По уши, соседушка, по уши, — рассмеялся Трегубов и, опустившись на скамейку, стал стягивать с рук перчатки. — Пришлите вы ко мне, соседушка, за коровкой, — говорил он, — корову я хочу вам презентовать, тиролечку одну молоденькую. Корова полтораста монет стоит! Пришлите кого-нибудь завтра. Она мне не нужна, а вам, глядишь, пригодится.
— Пришлю, пришлю, — сказал Пересветов и подумал: «Ну, это еще далеко не калачик! Калачик, верно, самому придется добывать».
Между тем в сад пришла Аннушка и стала накрывать к чаю круглый стол, стоявший под тенью двух берез. Кругом стола она поставила несколько стульев. Затем на столе появились облупленный поднос и несколько приборов. Аннушка то исчезала в доме, то снова появлялась в саду.
— Аннушка, — крикнул ей Пересветов, — зови сюда Настасью Петровну. Да поскорее, скажи!
— Да пусть она особенно-то не принаряжается, — крикнул ей вслед и Трегубов, — она для нас и так хороша!
Пересветов подошел к Трегубову с искривившимся лицом. Трегубов вскочил со скамейки.
— Чего вы? — беспокойно спросил он его. — Чего вы?
Пересветов глядел на него тусклыми глазами.
— Зубы у меня, — наконец, выговорил он, — зубы просто ужас, как схватило. Вся левая сторона! — И, прижав ладонь к левой щеке, он опустился на место. — А вы на этот стул не садитесь — добавил он, — у этого стула ножка сломанная.
— Ну, зубы, это не беда, — сказал Трегубов, — мы сейчас зубы эти самые полечим.
И, пересев на другой стул, он крикнул Аннушке:
— Принеси-ка, Аннушка, из моей коляски кулечек; там у меня капли мадам Клико есть, — рассмеялся он, — мы сейчас твоему барину зубы лечить будем.
Аннушка, топая босыми ногами, принесла кулек. Трегубов достал оттуда две бутылки шампанского, флакон ликера и фрукты. И все это он в порядке расставил на столе. Затем он подсел к Пересветову и, обняв его стан рукою, шутливо заговорил:
— Вот как мы, соседушка, дружить стали, а давно ли на ножах были. Теперь у вас дело как по маслу пойдет. Поверьте моему слову. Давно бы вам личиком ко мне повернуться. С денежным человеком хорошее знакомство вести очень приятно. Деньги все на земле сделать могут. Они и враг наш и друг наш!
Трегубов рассмеялся и стал играть брелоками. Наконец, в сад вошла Настасья Петровна. Трегубов бросился к ней навстречу и стал целовать ей руки. Пересветов откупорил бутылку шампанского и залпом выпил стакан.
— Ну, что, как ваши зубки? Угомонились? — повернулся к нему Трегубов.
Пересветов сдержанно рассмеялся.
— Как рукой сняло.
Настасья Петровна села к самовару, бледная, с печальным лицом.
— Настасье Петровне нужно будет новое платье сделать, — говорил Трегубов, наливая себе в стакан шампанское. — И не одно даже-с, а несколько. Мне бы хотелось желтое, шелковое. Вы как думаете? А? Желтое ей будет к лицу. Она ведь брюнетка. Вы бы отпустили, соседушка, — обратился он к Пересветову, — Настасью Петровну со мной в город. В нашем городе порядочные модистки есть. Право, отпустили бы!
— Что же, — отвечал Пересветов и подставил Трегубову свой пустой стакан, — со временем можно будет.
— В нашем городе, — между тем говорил Трегубов Настасье Петровне, — есть даже одна модистка-француженка, хотя родившаяся в России. Прифасонивать она может наилучшим манером. На вас она потрафит за первый сорт, потому вы сложены как миологическая богиня.
И он стал пить чай. Пересветов допил шампанское и принялся за ликер. В саду стемнело. Лиловые тучи погасли на западе. От Калдаиса потянуло сыростью. Там, на перевозе, светящимся жучком мерцал огонек. Седой туман ползал над рекою и походил на цепь снежных холмов. На свет стоявшей на столе лампы то и дело прилетали серые бабочки и падали на абажур с опаленными крыльями. Но это не останавливало следующих. Они все являлись и являлись из тьмы, как хлопья снега. Казалось, смерть от огня доставляла им одно блаженство. Только позднею ночью Трегубов уехал от Пересветовых.