Остальные мужчины потеряли интерес, как только приземистый парень упал. Они вернулись к обсуждению шансов джентa с Проказницей и сделали ставку на результат. Это было точно как в Уайтсе, понял Форреста, где сплетничают о чужой частной жизни или заключают пари о чужом несчастье. Поскольку дебаты продолжались, как будто его там не было, Форрест также решил, что одежда определенно делaет человека; он, конечно, не получил своего обычного уважения, здесь, в этой потрепанной оснастке.
«Я все еще говорю: если она хочет его, не имеет значения, что мы делаем. И если она не хочет его, все равно не имеет значения, что мы делаем».
«Нет, у мисси есть голова, она даст парню шанс проявить себя. Она не будет одурачена никакими красивыми словами и безделушками. Она знает, искренний человек или нет».
«Пфу, они не читают мысли, вы, болваны. Джент должен проявить себя, как положено. Единственный способ убедить женщину - это кольцо».
Тишина упала, почти осязаемая. Это были серьезные слова, боевые слова, почти церковные слова. Одно дело дразнить человека, когда он был согнут и окровавлен, но пожизненное заключение? Плохая примета даже говорить об этом. Половина мужчин сплюнули через правое плечо. Французский камердинер перекрестился. Виконт застонал.
Вилли и Уолли посмотрели на него и улыбнулись. Виконту тоже не нужно было читать мысли, чтобы понять, о чем они думают. Он снова застонал. Разве Сидни не станет чертовски хорошей герцогиней?
Глава 22
Герцогиня Решает
Сдаваться бывшему офицеру флота было нелегко. Однако, столкнувшись с огромными проблемами, виконт сдался. Он сделал то, что делал любой смелый человек, когда условия выходили далеко за пределы его возможностей: он послал за своей матерью. От имени Брена.
Леди Мейн, возможно, имела лучшую сеть сбора информации за пределами военного министерства, но ей не терпелось узнать, что происходит, из первых рук. Она слышала все о назойливых женщинах, которые парили на грани скандала, цепляясь за респектабельность пальцами ее сына и ее собственным именем в качестве социального паспорта. Она поверила бы любым рассказам о сомнительном поведении Бреннана, но о Форресте? Девицы школьного возраста не лучше, чем должны быть? Это она должна была увидеть сама. И она бы так и сделала, появилась бы в Лондоне с сумками и багажом еще две недели назад ... если бы не этот осел герцог, за которым она была замужем.
Он никогда не приезжал к ней, кроме Рождества, и она не ездила к нему, кроме коронаций. Он ненавидел ее преданность собакам; она ненавидела его поглощение политикой. Ни один не сдвинулся с места. Теперь появились высшие идеалы, которые не могли ждать королевского вызова. Теперь материнской любви пришлось потеснить гордость. Теперь она слишком сильно желала вмешаться в жизнь своих сыновей, чтобы позволить этому олуху встать на ее пути.
Ее светлость путешествовала со штатом прислуги. Две кареты везли ее, ее собак, ее парикмахера и ee горничную. Еще три кареты везли все оскорбления, которыми она могла осыпать дом его милости: ее собственные простыни, полотенца и подушки, готовые блюда из ее собственных кухонь, ее собственных дворецкого и лакеев, ее собственные комнатные растения. Фургон следовал за ней с ее гардеробом, хотя она собиралась вложить целое состояние в счета портних этому болвану, пока она была в городе.
Леди Мейн спланировала свое путешествие до деталей, рассчитав время прибытия, чтобы оно совпало с периодом послеобеденного отдыха герцога. Она знала, что час молчания считался священным в его доме. Герцог привык удаляться в свой кабинет, где он обдумывал утренние встречи и речи, приготовленные к дневной сессии, а иногда мог и вздремнуть, старый болтун.
Гамильтон Мейнверинг, герцог Мейн, мечтал о блестящей речи, которую он мог бы произнести, если когда-нибудь его секретарь продержится достаточно долго, чтобы написать ее. Именно тогда его жена явилилась в Мeйнверинг-Хаус со своими собаками, слугами и сундуками. Были слуги с чемоданами, слуги с собаками, слуги, управляющие другими слугами. И еще собаки. Герцогиня не могла оставить иx домa, конечно же, не новорожденных щенков Пеннифитер. Все они были в зале, тявкая и тявкая, спотыкались друг о друга и o лондонскую прислугу.
Рев гнева герцога согрел сердце его дамы; звук разбитой посуды стоил каждого удара и тряски последних спешных миль. Его грохочущие шаги по коридору вызвали улыбку на ее губах, когда она весело крикнула: «Привет, дорогой, я дома. Ты рад?»
* * * *
Военные действия возобновились после чая, когда герцог понял, что визит его Сондры был не уступкой, а тактическим маневром. Он достаточно быстро обнаружил, что она не пришла наконец к выводу, что ее место было рядом с мужем. Она не оставалась в Лондоне, чтобы быть его хозяйкой и помощницей, и все - от пыли на люстрах до войны с Наполеоном - было по его вине.