— Не горюй, Дядюшка, — сказала я, поцеловав его в потный лоб. — Он был настоящим светилом и теперь восходит на большую небесную сцену.
— Вряд ли там есть варьете, милая. — Он всхрапнул, издав полусмешок, полувздох. — Что ж, всякая плоть — трава, как сказал пророк.
Я почувствовала, что момент настал.
— Я вот думаю, Дядюшка. Ведь Виктор, ты знаешь, был мне как второй отец…
— Да, конечно.
— …и я хочу что-то сделать в память о нем.
— Продолжай, милая.
— Я вот думаю: не позволишь ли ты мне сегодня вечером выступить с его номером? Я знаю наизусть все его песни. — Его взгляд стал серьезным, и я заговорила быстрее: — Ведь в программе получилась дырка, так что мешает мне помянуть его по-хорошему?
— Но ты, как бы сказать, ростом чуток повыше, Лиззи. Выйдет ли что-нибудь путное?
— В этом будет весь смех, как ты не понимаешь. Виктор повеселился бы сам.
— Что-то я не знаю, милая. Но, может, ты мне покажешь?
Я действительно хорошо изучила номер Малыша Виктора — досконально знала и текст, и все движения. И прямо как была, не в костюме, я спела Дядюшке «Когда бы хоть один мерзавец» и попрыгала перед ним в самой что ни на есть «моряцкой» манере.
— Скачешь неплохо, — сказал он.
— Виктор сам меня учил. Он говорил, что-то во мне есть такое смешное, и жаль, если пропадет.
— И голосишко у тебя имеется.
— Спасибо, Дядюшка. Как ты думаешь, Виктор был бы доволен, если бы я получила шанс?
Он помолчал минутку — видно было, что перебирает в уме разные амплуа: смешная женщина, танцовщица-эксцентрик?
— Может быть, — сказал он, — мы тебя объявим как дочку Малыша Виктора? Из малых желудей, сама знаешь…
— Я всегда о нем думала как о втором отце. Он был ко мне очень добр.
— Знаю, знаю, милая. В нем много было отцовских чувств.
И вот, уронив слезинку-другую, мы порешили, что сегодня вечером я исполню номер Малыша Виктора. Дэн, похоже, не одобрил эту затею, но, увидев, каким восторгом сияет мое лицо, он не решился воспротивиться — на это-то я и рассчитывала. Можете вообразить мое волнение, когда я облачалась для первого в жизни выхода; одежонка Малыша Виктора, разумеется, на мне чуть не разъехалась по швам, но в этом, как я, переодеваясь, сказала Дорис, как раз и была вся соль: в стольких, мол, соленых водах побывали эти моряцкие тряпки, что сели немилосердно. Мы были в зеленой комнате — Дорис, я, еще несколько из наших, — все чесали языками и смеялись в том припадке веселости, какой всегда наступает после чьей-нибудь смерти. Никто Малыша Виктора особенно не любил, никто даже не был к нему особенно привязан; да и в любом случае наш брат комик в знак траура по умершему товарищу старается шутить за двоих.
— Без четверти семь, — раздался голос объявляющего.
Дорис открыла дверь и крикнула ему вдогонку:
— Как публика, Сид?
— Размазня. Бери тепленьких.
Мой выход был между балетным номером и эфиопскими серенадами; когда я сидела в углу и тряслась, ко мне подошел бутафор и приобнял меня за плечи.
— Знаешь, Лиззи, как говорят? Рот раззявил — куража себе прибавил. Если свистеть начнут, сама им свисти, не будь дура.
Это не слишком-то меня ободрило, но он, конечно, хотел как лучше.
Когда объявили дочь Малыша Виктора, зрители пришли в раж. О случившемся знали все — публика собралась из ближних кварталов, — и, выйдя на сцену в его костюме и начав петь «Ради тебя, милый папаша», я сразу поняла, что зал мой. Я немножко поиграла на жалости к умершему, потом подкинула шуточек, какие помнила по выступлениям Виктора, и добавила старой комедийной возни с потерянным платком. И было у меня в запасе кое-что новенькое. Я знала, какие странные у меня руки — большие, шершавые, — и, чтобы подчеркнуть их величину, надела белые перчатки. Я протянула руки вперед, к зрителям, и вздохнула: «Перчаточки вы мои бумажные, неавантажные!» Фраза им понравилась — она из тех, что задевают какую-то струну, — и следом я запустила песенку, которая всегда производит фурор: «Воскресенье опять». Мне казалось, я могу петь бесконечно, но вдруг я увидела, что Дядюшка машет мне из-за кулис. Я опрометью бросилась к нему под восторженный топот и свист публики.
— Еще куплет, — сказал он, — и выметайся со сцены, хоть и будут просить.
Я побежала обратно и спела им продолжение:
Кошка, хоть и срок пришел, не должна котиться, И на яйца курица не должна садиться. Согласитесь, тяжко ей в этой ситуации — В воскресенье и мечтать не смей об инкубации. В воскресенье брось дела, плотник, пекарь, мельник! Сможешь взяться вновь за них только в понедельник.