— Любопытное произведение, сэр. — Килдэр уже обратил внимание на томик, раскрытый в начале эссе «Взгляд на убийство как на одно из изящных искусств».
Лино взял книгу и посмотрел на нее.
— Эту вещь я еще не читал. У вас к ней какой-то особый интерес?
Он бросил на Килдэра острый взгляд, и на мгновение ему пришло в голову, что есть в этом полицейском некая странность.
— Тут говорится об убийстве Марров, сэр. По диковинному совпадению оно произошло в том же доме, что и…
— …убийство Джеррардов? — Лино с неподдельным страхом посмотрел на первую страницу эссе. — Какой ужас. — Он перевернул несколько страниц и выхватил взглядом фразу «…конечная цель убийства в точности та же, что у трагедии». — Отсюда веет чем-то греческим. Фурии или как они там звались.
— Не греческим, сэр, а лондонским. У нас тут имеются свои фурии. — Килдэр не мог поверить, что перед ним тот самый человек, который заставляет весь зал хохотать до колик. — Не могли бы вы мне рассказать о ваших отношениях с семьей Джеррардов?
Говоря о своих встречах с бывшим костюмером, Лино все ждал момента, когда можно будет спросить Килдэра о ходе расследования.
— Скажите мне теперь, — сказал он, завершив рассказ. — Газеты пишут, что уцелевших не было, и все же я питаю слабую надежду, что хоть кто-нибудь из детей…
— Нет-нет, сэр. Дети все погибли. Могу я вам доверить один секрет?
— Конечно. — Взяв детектива за руку, Лино подвел его к окну, занавешенному тяжелыми шторами.
— Один из членов семьи действительно остался жив.
— Кто?
— Сестра мистера Джеррарда, сэр. Во время убийств она спала в мансарде и проснулась, когда соседи обнаружили трупы и поднялся шум. Она приняла опиум от зубной боли.
— И ничего не видела, не слышала?
— Так она сама считает, но шанс все же остается. Она перепугалась до смерти, и пока что ни мне, ни другим не удается от нее добиться ничего путного.
Нанося этот визит в Кларкенуэлл, Килдэр имел главной целью не допрос Лино или его семьи: он знал, что во время убийства Джеррардов комик выступал в «Оксфорде» и что он подобным же образом был занят, когда совершались другие преступления. Всему Лондону было известно, что Дэн Лино на сцене шесть вечеров в неделю. Килдэру он был нужен прежде всего как наблюдательный человек; детектив был достаточно умен, чтобы понимать, что Лино, как никто, способен при общении с другими людьми приметить мельчайшую подробность, почувствовать едва уловимую интонацию. Вот почему Килдэр изменил теперь направление беседы.
— Мистер Лино, можете ли вы припомнить какую-либо нервозность в поведении мистера Джеррарда?
— Нет. Ничего такого не было. В последнюю нашу встречу он был поглощен новой партией платьев, и разговор наш свелся к простому обмену любезностями. — Он не упомянул о том, что разыграл перед семейством свой новый номер с пением и танцем: уж слишком это было причудливо, чтобы теперь рассказывать. — Фрэнк Джеррард обладал замечательным чувством ткани.
— Были ли у него враги?
— Только не в театре. У нас в мюзик-холлах есть и зависть, и соперничество, но во многом все это бутафорское. К тому же актеры так пьют, что просто не в состоянии помнить обиды.
Говоря это, он, возможно, подразумевал, среди прочего, одну свою особенность, которой был обязан прозвищами Губка и Насос: когда Лино пил, он пил бесшабашно и без всякой меры, и на следующее утро он просыпался как заново рожденный. Ему потом рассказывали, что пьяный он изображал различные свои сценические персонажи, доводя их до предела эксцентризма и вычурности, так что даже ближайшие друзья не могли порой угнаться за полетом его фантазии. Пробудившись в чужом кресле или на незнакомом полу, он чувствовал себя умиротворенным, словно претерпел изгнание бесов.