Сколько раз на собственном литературном пути я уступала, отказывалась по требованию редакций говорить в печати о дорогом и важном - мне, читателю! Как все литераторы, я печата-лась в рамках советской цензуры. А в этих рамках всякий литератор неизбежно превращается в некий арифмометр. Согласишься на уступку - и тебе разрешат произнести вслух нечто, представ-ляющееся тебе чрезвычайно важным. Не согласишься - не дадут сказать ничего. Сосчитай, что разумнее. И я когда-то была арифмометром: рассчитывала - высчитывала. Для начала возьму пример, вовсе не касающийся гибели человека. Речь пойдет о гибели книги.
Случилось мне много писать о Борисе Житкове. Я убеждена, что такие его вещи, как "Дядень-ка", "Николай Исаич Пушкин", "Храбрость", "Про слона", "Механик Салерно", "Джарылгач", "Мираж", "Тихон Матвеич", "Мангуста", "Сию минуту-с!..", - это замечательная русская проза. А рассказ "Слово", появившийся посмертно, - шедевр*. О рассказах Житкова я много говорила в печати. Но были у него не только рассказы, был роман "Виктор Вавич", посвященный 1905 году, - роман, который автор, участник первой революции, почитал главным делом своей жизни. С конца двадцатых и до половины тридцатых я была дружна с Борисом Степановичем. Он читал мне "Вавича" вслух, по рукописи, главу за главой. Судьба у "Виктора Вавича" странная: при жизни автора отрывки из романа были опубликованы в нескольких номерах журнала "Звезда"** и отдельные части, I и II, в издательстве "Прибой" и в "Издательстве писателей в Ленинграде". Житков скончался (от рака легких, на воле) в 1938-м. Наконец в 1941 году издательство "Совет-ский писатель" выпустило весь роман целиком. Выпустило? И да и нет. Формально - да, в действительности - нет. В "Книжной летописи" (1941, № 20) роман значится вышедшим. Значиться-то значится, а до читателей не дошел. Время ко дню его выхода наступило крутое, военное, издательства срочно пересматривали не только принятые рукописи и планы на будущее, но и кипы уже отпечатанных книг. "Нужна ли книга", хотя бы и отпечатанная, "сегодня", сейчас? Издательство послало "Вавича" на рецензию тогдашнему руководителю Союза Писателей. Приго-вор был таков: не нужна. Книга хоть и талантливая, но "не полезна в наши дни"; она "страдает двумя крупнейшими недостатками, которые мешают ей увидеть свет, особенно в наши дни".
* Москва, 1957, № 5.
** 1932, № 6 и 7.
Приговор был приведен в исполнение: роман не увидел света.
Из десятитысячного тиража просочилось наружу, по-видимому благодаря рабочим типогра-фии, экземпляров 10-15. Свет увидела не книга, а тайная рецензия, сделавшаяся явной*.
* Александр Фадеев. За тридцать лет: Избранные статьи, речи и письма о литературе и искусстве. М: Советский писатель, 1957, с. 811-812.
"Эта книга, написанная очень талантливым человеком, изобилующая рядом прекрасных психологических наблюдений и картин предреволюционного быта, страдает двумя крупнейшими недостатками, которые мешают ей увидеть свет, особенно в наши дни:
1. Ее основной персонаж Виктор Вавич, жизнеописание которого сильно окрашивает всю книгу, - глупый карьерист, жалкая и страшная душонка, а это в соединении с описаниями полицейских управлений, охранки, предательства делает всю книгу по тону очень неимпонирую-щей переживаемым нами событиям. Такая книга просто не полезна в наши дни.
2. У автора нет ясной позиции в отношении к партиям дореволюционного подполья. Социал-демократов он не понимает. Эсерствующих и анархиствующих идеализирует.
1941"
Я всегда полагала, уверена и теперь, что роман Бориса Житкова "Виктор Вавич" - один из самых сильных романов в русской советской литературе "досолженицынского периода". Быть может, самый сильный.
Но роман этот не сделался достоянием читателей. Описание охранки и предательства для нас, видите ли, не современно!
В 1955 году я предложила "Литературной Газете" статью "Утаенное наследство". В ней попрекала я главным образом Детгиз: издательство переиздает только рассказы Житкова для маленьких (слабейшие, на мой взгляд, из им написанных), а рассказы для подростков - замечательные богатством языка, лаконизмом, силой изображения, неожиданностью фабульных поворотов и глубиною и ясностью этического вывода - Детгиз, писала я, никак не соберется переиздать уже лет семнадцать. Почему этого своего наследия советский читатель лишен?
Статья моя была редакцией газеты принята, но при одном непременном условии: о романе "Виктор Вавич" ни звука. Почему? Неизвестно. Тайное еще не сделалось явным: "внутренняя" рецензия А. Фадеева еще не вышла наружу. Роман Бориса Житкова "Виктор Вавич" в 1941 году был по повелению свыше уничтожен - значит, и настаивать на его издании без нового указания свыше не следует. Тем более что он числится в вышедших, - чего же вам еще?
Но ведь статья моя называется "Утаенное наследство"! О том-то я и пишу - об одном из случаев разорения русской культуры! Читатель не получил принадлежащего ему наследия!
Нельзя. Упреки по адресу Детиздата, что не переиздается много лет "подросточий" Житков, - это пожалуйста. А насчет необходимости в самом деле издать роман "Виктор Вавич", дать его читателям, а не библиографии промолчите.
- Почему?
- Промолчите.
И я промолчала. Из соображений чистой и безусловной арифметики: если запрещено доби-ваться переиздания романа, мне надлежит добиваться хотя бы переиздания рассказов - тем более что при жизни автора они постоянно попадали под обстрел педагогов, всегда предпочитающих литературную гладкопись богатству мысли и своеобразию стиля. Расчет чисто арифметический: если нельзя издать всего Житкова - пусть переиздадут хотя бы часть.
Ценою этой уступки да еще переменой заглавия статья вышла в свет*.
* Статья "Утаенное наследство" была напечатана "Литературной Газетой" 29 января 1955 года под заглавием, которое утаивало ее смысл; редакция назвала мою статью не "Утаенное наследство", а "Вперед - в страну взрослых". И я согласилась. Ведь зато этой статьей мне удалось добиться переиздания многих прекрасных рассказов!.. И такую ли еще уступчивость, всего лишь такую ли, проявляла я на своем, долгом литературном пути! Вспомнить стыдно. В мою книгу "Декабристы - исследователи Сибири" (Географгиз, 1951) я разрешила редактору вставить строки, восхваляющие сталинскую Конституцию и сталинское индустриальное преобразование Сибири, хотя к тому времени я уже отлично знала цену и той и другому. Но я покорствовала общепринятой теории "наклеенной марки". Наклеишь марку (то есть вставишь казенные фразы) - письмо дойдет, а не наклеишь - твое письмо не доставят по адресу. А в моей книге - в моем письме к читателю содержится такой, казалось мне, ценный исторический материал: рассказано о культурной работе декабристов в Сибири. Ну, соглашусь помянуть лишний раз сталинскую Конституцию. И за то...
Арифметика моя в применении к статье о Житкове сработала верно. Именно в результате газетной статьи Детгиз выпустил наконец сборник Житкова "Избранное", куда входили рассказы для подростков. Предисловие к "Избранному" написано было мной. (Его, да еще документальные свои воспоминания "Экзамен" я считаю единственно ценным, что написано мною о Житкове. Но в воспоминаниях, при всей их документальности, о романе "Виктор Вавич" - ни звука, а в преди-словии к "Избранному" - одна строка.)
В том же 1955 году то же издательство Детгиз выпустило толстую книгу "Жизнь и творчество Б. С. Житкова". Среди воспоминаний и писем, напечатанных в сборнике, опубликованы были и мои воспоминания ("Экзамен"), и отрывки из многочисленных писем Житкова ко мне. Воспоми-нания мои сплошь построены на цитатах из писем, а в письмах - сплошь! - почти всюду, без исключений, речь идет не о чем ином, а о романе "Виктор Вавич". Но всюду, даже там, где упоминаются имена персонажей, искусно представила я читателю дело так, будто речь идет невесть о чем, о каком-то безымянном "произведении", над которым тогда трудился Житков. Об уничтоженной в 1941 году книге "Виктор Вавич" я не сказала ни слова. Моя работа поддерживала ложь, а не разоблачала ее. Мало ли о каких своих произведениях и о каких задуманных героях - Наденька, Санька, Таня - мог рассказывать в письмах ко мне Житков!