О скандале в «Стрельне», о бурной ссоре Прасолова с Анджелло, Шестов рассказывает: — Мы были в кабинете с Ланской. Неожиданно явилась Анджелло и, обращаясь к Прасолову угрожающе заговорила:
— Ах, вы здесь, и опять с женщиной. Появление этой женщины меня возмутило.
— Уходите, я сам с ней объяснюсь, — предложил я присутствующим.
Все ушли. Анджелло пыталась последовать за Василием, я ее не пустил. У нас произошла борьба, она бросила в меня канделябром и рассекла бровь настолько, что фонтаном вабила кровь... Обезумев от злобы, я отшвырнул ее на пол, и в истерике она кричала по адресу Василия Бог знает что...
На самый координальный вопрос прокурора, как объясняет себе свидетель тяготение Прасолова к жене своей после всего того, что о ней говорили и слухи о чем доходили до него, Шестов уверенно отвечает:
— Его влекла к ней какая-то непреодолимая сила.
Зинаида Ивановна была нужна Прасолову, как воздух. Без нее его мучила постоянная жажда и хотелось пить наслаждение из одной чашей с этой женщиной. Он был всецело подчинен ея чарам женщины-самки, ея крепкому телу, ея развращенным и ненасытным похотям . . .
В дальнейшем своем показания Шестов говорил:
— Знаю, что между ними был спор из за ребенка. Прасолов требовал его к себе, Зинаида Ивановна не соглашалась его отдать.
Кроме того, Зинаида Ивановна требовала за развод 50 тысяч, угрожая иском.
VII.
Всякому ясно и очевидно, что это — само по себе — очень продуманное и по своему логичное показание свидетеля ни в каком случае не может быть названо объективным и беспристрастным.
Шестов явно чернил покойную Прасолову и старался обелить своего друга, Прасолова. Но даже из этого его показания но многое может служить оправданием Прасолова.
Начать с того, что Прасолов чуть ли не в первый же день своего знакомства с тогда еще гимназисткой, Зинаидой Денницыной после театра и, кажется, еще «Яра» отвозит ее в дом свидания «Эрмитаж», который мы выше уж характеризовали.
Каким нужно быть морально-павшим человеком, сугубо-развращенным и чрезмерно опытным в делах любви, чтобы повести юную девушку, почти подростка, носившую еще детские короткие платья в самый утонченный дом свидания.
И в том, что первое падение покойной Прасоловой не обошлось без горьких слез ее, без глубоких страданий и горечи за потерянную чистоту нас убеждают не красноречивые разглагольствования тех или иных защитников, а документы, каковыми являются письма покойной.
Недаром прокурор в своей обвинительной речи ссылается на них.
VIII.
Для контраста о показаниями Шестова, бывшими явно направленными в пользу убийцы, Прасолова не лишнее восстановить в общих чертах обвинительную речь прокурора:
— Я знаю, ваше тело болит, судьи совести, — начал речь свою прокурор. — Я знаю, девять дней труда в атом зале подорвали ваши нервы, но бодр ваш дух, жив в вас этот вечный огонь беспристрастия живо искание правды...
И, исполняя то дело, на которое вам выдало общество доверенность, вы всю силу своего внимания приложите к разгадке смысла этого дела.
Оно приковало общественное внимание. И не потому, что это оригинальный роман, не потому, что Прасолов для нас загадка, что многогранна его душа, — нет, потому, что много грязной подпочвенной воды ворвалось в этот зал.
И вы, целовавшие крест и евангелие; вы, повторявшие святые слова его, — вы обойдете этот поток грязи, вы не дадите забрызгать ею вашу совесть, вашу житейскую мудрость.
Ложь, как первородный грех, живет в человеке.
Но в этот зал прорывается она тремя путями. Одни лгут, не сознавая того, другие — из трусости, третьи — из привычки...
И когда здесь длинной фалангой проходили перед вами представители молодежи новейшей формации, эти друзья Прасолова, — мне хотелось крикнуть:
— Остановитесь... Дипломы зрелости имеете вы или почетные билеты в «Стрельну» только...
Что принесли с собой свидетели?..
Они внесли с совой массу грязи...
Бурный поток ее в своем стремлении достиг уж могилы Зинаиды Ивановны.
И спускалась ночь, и садилось солнце и снова всходило, — а я сжимал в своих руках святой крест, я боялся грязи: не прикоснулась бы к нему.
А когда этот бурный поток на своем пути встречал граниты и, ударяясь, разбивался о них, пена бурлила ядовито, разбрасывая грязные брызги...
И вашим чутким сердцем вы отделите правду от зла, вы ведь не назовете золотом смрад.
И, желая, поднести вам здесь всю правду, я начну с писем покойной.
Молодая, гибкая, как побег деревца, Зинаида Ивановна полюбила Прасолова первой любовью... И позвольте мне досказать то, чего не досказал здесь подсудимый: