— Если дело обстоит таким образом, тогда все равно ничего не поможет, — сказал К.
— Почему это не поможет? — возразил служитель. — Надо только этого студента — он ведь трус — как-нибудь, когда он захочет тронуть мою жену, так взгреть, чтобы он никогда больше не смел этого делать. Но мне этого нельзя, а другие не хотят мне сделать такого одолжения, потому что все боятся его власти. Это только такой человек, как вы, мог бы сделать.
— Почему это я? — удивленно спросил К.
— Так вы ж обвиняемый, — сказал служитель.
— Да, — сказал К., — но ведь я тем более должен бояться, что он может так или иначе повлиять если не на исход процесса, то, возможно, на предварительное расследование.
— Это конечно, — сказал служитель так, словно слова К. были точно так же справедливы, как и его собственные. — Но у нас, как правило, бесперспективных процессов не ведут.
— Я не разделяю вашего мнения, — сказал К., — но это не должно помешать при случае прижать этого студента к ногтю.
— Я был бы вам очень признателен, — несколько формально сказал служитель; на самом деле он, кажется, все-таки не верил в осуществимость своего заветнейшего желания.
— Возможно, — продолжил К., — и другие ваши чиновники заслуживают того же, возможно, даже и все.
— Да-да, — подтвердил служитель, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся, затем, взглянув на К. таким доверчивым взглядом, какого у него, при всем его дружелюбии, до этого не было, прибавил: — Все время же и бунтуют. — Однако от этого разговора ему, видимо, стало немного не по себе, потому что он прервал его, сказав: — Мне теперь надо доложиться в канцелярии. Пойдете со мной?
— Мне там нечего делать, — сказал К.
— Вы сможете взглянуть на канцелярии. Вас там никто не заметит.
— А там есть на что посмотреть? — спросил К. в нерешительности, но пойти вместе со служителем ему очень хотелось.
— Ну, — сказал служитель, — я думал, вам интересно.
— Хорошо, — сказал К. наконец, — я пойду с вами.
И побежал вверх по лестнице быстрее служителя.
При входе он едва не упал, потому что за дверью была еще одна ступенька.
— Не очень-то тут заботятся о посетителях, — сказал К.
— Вообще не заботятся, — сказал служитель, — вы только взгляните, какая тут приемная.
Это был длинный коридор, из которого грубо отесанные двери вели в отдельные отсеки чердака. Хотя никакого прямого доступа света не было, но все же не было и совершенно темно, так как некоторые отсеки отделялись от коридора не сплошной дощатой перегородкой, а только деревянной решеткой, достававшей, впрочем, до потолка, сквозь которую проникало немного света и, кроме того, можно было увидеть отдельных чиновников, писавших за столами или стоявших как раз за этой решеткой и сквозь ее просветы наблюдавших за людьми в коридоре. Видимо, по случаю воскресенья людей в коридоре было совсем немного. Впечатление они производили весьма невзрачное. Они сидели почти на равных расстояниях друг от друга на двух длинных деревянных скамьях, расположенных по обе стороны коридора. Одеты все были небрежно, несмотря на то, что, судя по выражениям лиц, осанке, окладистым бородам и многим едва уловимым мелким признакам, большинство принадлежало к высшим слоям общества. Так как никаких крючков для одежды не было, то свои шляпы они, видимо, подражая друг другу, составили под скамейку. При появлении К. и служителя те, кто сидел у самой двери, поднялись, приветствуя их; последующие, увидев это, решили, что также должны их приветствовать, так что по мере продвижения обоих по коридору все поднимались. При этом никто не выпрямлялся во весь рост, спины оставались сгорбленными, колени согнутыми; они стояли, как просящие подаяния на улице. К. подождал немного, пока подойдет отставший служитель, и сказал:
— Как они, должно быть, унижены.
— Да, — сказал служитель, — это обвиняемые; все, кого вы здесь видите, это обвиняемые.
— В самом деле! — сказал К. — Так они же тогда мои коллеги.
И он повернулся к ближайшему из них, высокому, стройному, почти уже седому мужчине.
— Чего вы здесь ждете? — вежливо спросил К.
Но это неожиданное обращение смутило мужчину; впечатление было тем более неприятное, что это явно был человек со знанием жизни, который где-нибудь в другом месте, несомненно, показал бы умение владеть собой и не отказался бы так просто от того превосходства, которого он достиг над многими. Но здесь он не мог найти ответа даже на такой простой вопрос и все оглядывался на других, словно они были обязаны ему помочь и словно никто не мог требовать от него какого-то ответа, раз этой помощи ему не подали. Тогда служитель подошел к мужчине и, пытаясь помочь и подбодрить, сказал: