сказать что-нибудь такое, чтобы расположить к себе всех сразу, а если это невозможно, то хотя бы временно завоевать и вторую половину публики.
— Да, — сказал человек на подмостках, — но теперь я уже не обязан вас
допрашивать… — И снова гул, на этот раз по недоразумению, потому что тот
жестом остановил ропот внизу и продолжал: — … и только в виде исключения я сегодня пойду на это. Но больше опозданий быть не должно. А теперь
подойдите.
Кто-то соскочил с подмостков, чтобы освободить место для К., и он поднялся туда. Он стоял, прижатый к столу вплотную, а за ним так густо толпились люди, что приходилось сопротивляться, иначе он столкнул бы с подмостков столик следователя, а то и его самого.
Однако следователь ничуть не беспокоился, наоборот, он удобно откинулся в кресле и, закончив разговор со стоящим сзади человеком, взял маленькую
записную книжку — единственное, что лежало перед ним на столе. Книжка
походила на школьную тетрадь и от частого перелистывания совершенно рас-трепалась.
— Значит, так, — проговорил следователь и скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал К.: — Вы маляр?
— Нет, — сказал К., — я старший прокурист1 крупного банка.
В ответ на его слова вся группа справа стала хохотать, да так заразитель-но, что К. и сам расхохотался. Люди хлопали себя по коленям, их трясло, как
в припадке неукротимого кашля. Смеялся даже кто-то на галерее. Следователя это ужасно рассердило, но, очевидно, он был бессилен против людей внизу
и попытался отыграться на галерке; вскочил, погрозил наверх кулаком, и его
брови, незаметные на первый взгляд, вдруг сдвинулись на переносице, густые, черные и косматые.
Но левая половина зала все еще безмолвствовала. Люди стояли рядами, лицом к подмосткам, и с одинаковым спокойствием слушали и разговор наверху, и шум группы справа; они даже не реагировали, когда некоторые из их
группы время от времени переходили в другую. Но левая группа, хотя и не
такая многочисленная, как правая, в сущности тоже никакого веса не имела, однако в ней было что-то значительное благодаря ее полному спокойствию.
И когда К. начал говорить, ему показалось, что они с ним соглашаются.
— Ваш вопрос, господин следователь, не маляр ли я, вернее, не вопрос, а ваше безоговорочное утверждение характерно для всего разбирательства
дела, начатого против меня. Вы можете возразить, что никакого разбирательства еще нет, и будете вполне правы, потому что разбирательство может считаться
таковым, только если я его признаю. Хорошо, на данный момент я, так и быть, 1 Прокурист (от лат. procurare — управлять) — доверенное лицо предприятия, имею щее широкие полномочия (прокуру) на совершение разного рода сделок ( примеч. ред. ).
36
ф. кафка
его признаю, разумеется, исключительно из снисхождения к вам. Тут только
и можно проявить снисхождение, если вообще обращать внимание на все, что
происходит. Не стану говорить, что все разбирательство ведется до крайности
неряшливо, но хотелось бы, чтобы вы сами осознали это.
К. умолк и оглянул зал. Говорил он резко, куда резче, чем намеревался, но
сказал все правильно. И, несомненно, он заслужил одобрение тех или других, но все затихли, явно дожидаясь в напряжении, что будет дальше, и, может
быть, эта тишина таила в себе взрыв, который положил бы конец всему. Но тут
некстати отворилась дверь и в зал вошла молоденькая прачка, очевидно, кон-чившая свою работу, и, хотя она старалась идти как можно осторожнее, многие обратили на нее взгляды. Но К. искренне обрадовался, взглянув на следователя; казалось, слова К. задели его за живое. Он слушал стоя, а встал он
до этого, чтобы утихомирить галерею. Теперь, в наступившей паузе, он начал
медленно опускаться в кресло, словно хотел сесть незаметно. И, наверно, чтобы не выдавать волнения, он снова взялся за свою тетрадочку.
— Ничего вам не поможет, — продолжал К., — и тетрадочка ваша, господин следователь, только подтверждает мои слова.
Довольный тем, что в зале слышен только его собственный спокойный
голос, К. даже осмелился без околичностей взять у следователя его тетрадку
и кончиками пальцев, словно брезгуя, поднять за один из серединных лист-ков, так что с обеих сторон свисали мелко исписанные, испачканные и пожел-тевшие странички.
— И это называется следственной документацией! — сказал он и небрежно уронил тетрадку на стол. — Можете спокойно читать ее и дальше, господин следователь, такого списка грехов я никак не страшусь, хоть и лишен возможности с ним ознакомиться, потому что иначе, как двумя пальцами, я до
него не дотронусь, в руки я его не возьму. — И то, что следователь торопливо
подхватил тетрадку, когда она упала на стол, тут же попытался привести ее
в порядок и снова углубился в чтение, могло быть только сознанием глубокого
унижения, по крайней мере так это воспринималось.
Снизу на К. пристально смотрели люди из первого ряда, и он невольно
стал всматриваться в их лица. Все это были немолодые мужчины, некоторые
даже с седыми бородами. Может быть, они всё и решали и могли повлиять
на остальных, — те настолько безучастно отнеслись к унижению следователя, что не вышли из оцепенения, в которое их привела речь К.
— То, что со мной произошло, — продолжал К. уже немного тише, пристально вглядываясь в лица стоявших в первом ряду, отчего его речь звучала несколько сбивчиво, — то, что со мной произошло, всего лишь частный
случай, и сам по себе он значения не имеет, так как я не слишком принимаю
все это к сердцу, но этот случай — пример того, как разбираются дела очень
и очень многих. И я тут заступаюсь за них, а вовсе не за себя.
К. невольно повысил голос. Кто-то, высоко подняв руки, зааплодировал
и крикнул: «Браво! Так и надо! Браво! — И еще раз: — Браво!»
— Ничего вам не поможет, — продолжал К., — и тетрадочка ваша, господин следователь, только подтверждает мои слова.
38
ф. кафка
Кое-кто из стоявших впереди в задумчивости теребил бороду, но ни один
не обернулся на этот возглас. К. и сам не придал ему значения, хотя несколько ободрился; он даже не считал нужным, чтобы ему аплодировала вся ауди-тория, достаточно, если все присутствующие хотя бы задумаются над тем, что происходит, и если хоть некоторых удастся убедить и перетянуть на свою
сторону.
— Я не стремлюсь к ораторским успехам, — сказал К. в ответ на свои мысли, — да это и не в моих возможностях. Господин следователь, наверно, говорит куда лучше меня, ведь этого требует его профессия. Я хочу только одного — открыто обсудить открытое нарушение законов. Посудите сами: дней
десять тому назад я был арестован. Впрочем, самый этот факт мне только
смешон, но не о том речь. Рано утром меня захватили врасплох, еще в кровати; возможно, что был отдан приказ — судя по словам следователя, это
не исключено — арестовать некоего маляра, такого же невинного человека, как и я, но выбор пал на меня. Соседнюю со мной комнату заняла стража —
два гру бияна. Будь я даже опасным разбойником, и то нельзя было бы принять больше пред осторожностей. Кроме того, эти люди оказались вконец
развращенными мошенниками, они наболтали мне с три короба, вымогали
взятку, собирались под каким-то предлогом выманить у меня белье и платье, требовали денег, обе щая принести мне завтрак, а перед этим на моих глазах
нагло уничтожили мой собственный завтрак. Но этого мало. Меня провели
в третью комнату к их инспектору. В этой комнате живет дама, которую я глубоко уважаю, и я должен был смотреть, как из-за меня, хотя и не по моей вине, эту комнату в какой-то мере оскверняло присутствие стражи с инспектором.
Нелегко было сохранить спокойствие. Но я сдержался и спросил этого инспектора совершенно спокойно — будь он здесь, он мог бы вам это подтвердить, — почему я арестован. И что же ответил этот инспектор? Как сейчас