Весь ход празднества следовал заранее составленному распорядку: он не подчинялся порывам страсти. Предназначенное для того, чтобы потворствовать вожделению одного человека, оно проходило без угрызений совести: мальчиков и юношей от семи до двадцати лет убивали, как козлят.
Если перед нами и разыгрывалась трагедия, то не постоянно. Гораздо больше бросается в глаза равнодушие ее участников.
Они никогда не смогли бы постичь и пережить те чувства, которые в наши дни обрели столь непреложную значимость: ужас и безграничное возмущение… Для своего времени Жиль де Рэ был весьма влиятельной фигурой, а жизнь малолетних нищих, которым он резал глотки, стоила ненамного больше жизни козлят.
Нам трудно оценить дистанцию, отделявшую тогда высокопоставленного человека, которого состояние и знатное происхождение вознесли на вершину славы, от мелкого, ничтожного насекомого.
Прошло больше века, и в Венгрии одна дама начала убивать служанок, не испытывая, подобно детоубийце Жилю, никаких затруднений. Эта дама, Эржбет Батори, была из королевского рода; ее начали преследовать лишь после того, как она поддалась искушению и принялась убивать дочерей мелких дворян. У Жиля де Рэ поводы для беспокойства тоже появились лишь после длительных колебаний властей. Этому предшествовали несколько абсурдных оплошностей, которые совершил Рэ; вероятно, всеобщий ропот разросся наконец до таких масштабов, когда уже нельзя было просто закрывать на все глаза. Без друзей, без поддержки Жиль не мог избавиться от окружавшей его враждебности, все тяготило его. Но если бы он был искуснее и соблюдал меру в своих преступлениях, они не вызвали бы столь глубокого возмущения: в отсутствие иных причин все закрывали бы на них глаза.
Нельзя забывать о том, что́ отличает фигуру Жиля в этой кровавой драме в первую очередь: он не какой-то обычный человек, перед нами знатная особа; этот воин, этот людоед, насиловавший и убивавший маленьких детей, прежде всего, относится к привилегированному сословию. Однако привилегией было не только богатство Рэ. Уже само существование Жиля выделяет его из множества других людей, поражая наше воображение, излучая свет. Оно само по себе блистательно, хотя бы в силу самого факта его рождения; столь же блистательны роскошь и война.
Выдающаяся личность Рэ сама по себе есть власть, которая довлеет, соблазняет. Разумеется, нет ничего соблазнительного в том, что детям резали глотки. Но благородство Рэ не есть благородство в смягченном и выхолощенном смысле. Рэ благороден, подобно германским воинам. Его благородство сродни жестокости, которая не останавливается ни перед чем и служит предметом всеобщего преклонения; как и у берсерков, подобная жестокость помещает вдохновленного ею по ту сторону мира. Благородство Рэ обнажает в нем монстра.
Порой благородное происхождение Жиля неотделимо от темной стороны его личности; его орудием становится притягательная сила ночи и ночных кошмаров. Вспомним о германских гариях и о том, как они покрывали себя сажей, чтобы приблизиться к ужасам ночи. В жестокости присутствует двойной смысл соблазнения и устрашения. Благородный воин, грансеньор, тот, кто восхищает, — в то же время вселяет в души страх.
При этом Жиль де Рэ трепетал перед дьяволом. Однако дьявол завораживал его, ведь на самом деле Рэ пытался заключить союз с тем, кто вселял в него ужас. Сущность сверхъестественного мира, мира Бога или дьявола, состояла в благородстве или, если угодно, в суверенности, и этим потусторонний мир был близок Жилю. Существование Бога или дьявола имело лишь один смысл: тот, что благородный человек почитает за цель всего благородного мира, светлое или темное обаяние, которое в реальности напоминает прекраснейшие полотна, обольстительные и чарующие. Полотна эти могут изображать кровавые битвы или мучеников (сексуальные темы непременно затушевывались…). Но в любом случае ужас тесно связан с прелестью колдовских чар.
У сира де Рэ есть преимущество, по крайней мере, в этом плане. Он руководствовался тем внутренним импульсом (в его чистой форме), который состоит в стремлении подчинить деятельность людей обаянию избранных, их изысканным играм. Люди в их совокупности производят блага всех видов. Но в обществе XV века эти блага предназначены для привилегированного сословия, для тех, кто может вести разрушительные войны между собой, но подчиняет себе массы. Массам необходимо трудиться, чтобы избранные могли играть, даже если избранные, играя, истребят друг друга. Блага, в которых большинство видит лишь труд, для избранных есть не что иное, как игра. Они не замечают труда, воплощенного в благах как в продуктах этого труда, ибо благородный, избранный не трудится и не должен трудиться никогда.