А физкультурой занимались еще и потому, что искренне хотели стать по-настоящему здоровыми членами общества, чтобы, если потребуется, с оружием в руках достойно встретить любого врага, который осмелится напасть на нашу социалистическую Родину.
Что, шпарю шаблонными фразами? Нарочно так говорю. Как думал тогда, так сегодня и говорю.
Мы с Дмитрием не чурались ни легкой атлетики, ни плаванья, ни лыжных гонок. Даже в шахматы вполне прилично играли, даже на гимнастических снарядах не висели мешками с опилками, а осознанно работали.
К слову, о шахматах. Повторяю, что играл в них прилично, как позднее выяснилось — в силу второго взрослого разряда. Согласитесь, для ученика шестого класса это вовсе неплохо. И в шахматных турнирах не только за школу, но и за местный «Локомотив» выступал. Разумеется, не на первой доске.
И вот однажды случилось такое. Тогда в матче с шахматистами металлургического завода я так успешно вел свою партию, что в скорой моей победе сомневаться уже не приходилось. В наивысший момент моего внутреннего торжества завуч нашей школы — Максим Иванович Барабутин — вдруг хватает меня за плечо, почти волоком вытаскивает в коридор, где и шепчет в мое лицо:
— Ты, сопляк, думаешь о том, с кем и какими фигурами играешь или нет?
Шахматные фигуры в те годы были белого и… красного цветов. После слов завуча я вдруг осознаю, что играю белыми. Выходит, белые громят красных!?
А Барабутин еще больше усиливает мое душевное смятение:
— Кого ты, паршивец, конфузишь? Кого? Старого большевика-подпольщика и красногвардейца! Он в революции участвовал! Он наш Урал от банд Колчака освобождал!
Я настолько растерялся, что вдруг почувствовал себя злостным осквернителем сразу нескольких всенародных святынь. И еще испугался, что, может, уже сегодня к нам в комнатушку ввалятся гепеушники, меня, конечно, упекут в тюрьму, а деду с Дмитрием угонят по этапам в такие чудовищные дали, по сравнению с которыми наше Предуралье раем покажется. Самое же обидное и мучительное — виноват только я, так почему же деда с Дмитрием должны страдать?
Вам смешно? Дескать, насколько же глуп я был? А мне, поверьте, было не до смеха. Пунцовый от стыда за свою «политическую промашку», вернулся в класс, где проходил турнир. Единственное, о чем в те минуты я был способен думать, это о том, как бы мне более или менее достойно выскользнуть из идеологической западни, в которую так неосмотрительно угодил.
Выход нашел вовсе неожиданно: нарочно подставил своего ферзя под бой. Не просто сунул, мол, на, подавись им, а разыграл растерянность, даже маленькую панику; только поставил его на шахматное поле, грозившее ему гибелью, и будто бы сразу спохватился: дескать, ах какую глупость я сделал!
Но турнирные правила строги: взялся за фигуру — ходи, на мгновение разжал пальцы, когда она шахматного поля касалась, — тут ей и стоять!
Мои болельщики, разумеется, заперешептывались, одни из них поглядывали на меня сочувствующе, но кое-кто и откровенно злорадно.
Чтобы не разреветься от обиды (ну почему жребий не подарил мне красные фигуры!?), я поспешил незаметно удрать из школы.
Помнится, домой заявился часов в девять вечера. Ожидал, что деда, как всегда бывало в подобных случаях, выговорит мне за столь позднее появление, но он молча поставил на стол миску овсяной каши и сказал ласково, успокаивающе:
— Это тебе.
Лишь потом, когда я уже лег, деда присел на краешек сундука, на котором мы спали с Дмитрием, и сказал, положив мне на голову свою подрагивающую руку:
— Люди, Вася, отзывчивы на добро.
Как видите, эти слова деды я и сегодня помню…
Слышал ли их Дмитрий? Он даже не шелохнулся, когда я лег, глаза у него были закрыты. Но мне кажется, что он все слышал: уж очень много места мне было оставлено на нашей общей лежанке, уж очень ровно он дышал.
ТЕТРАДКА ВТОРАЯ
Свято берегли мы с Дмитрием свою тайну — потому и настал час, когда нам вручили аттестаты об окончании школы. Случилось это в 1936 году.
Видели бы вы, как сиял наш деда, когда сразу за круглыми отличниками на сцену вызвали сначала Дмитрия, а следом и меня!
Без особого труда мы с Дмитрием стали и студентами Свердловского индустриального института. Поступили туда исключительно из-за желания угодить деде: не счесть, сколько раз он мечтательно говаривал, что выучить бы ему нас на инженеров — тогда и смерть можно будет принять спокойно; мол, чиста его совесть окажется перед Богом и людьми.
Основательно сдал наш деда за последние три года. Особенно в тот год, когда Кирова убили. Теперь, можно сказать, тенью самого себя стал.