Я еще переваривал услышанное, а он уже закончил ультимативно:
— Для первого раза замнем, забудем это дело. А повторится — не обессудь: не служить нам вместе.
Он говорил вроде бы полностью владея собой. Зато у меня буквально полыхали не только уши, но и лицо, шея. Я был настолько возмущен услышанным, что боялся слово молвить в свое оправдание: казалось, вот-вот разревусь. Да и что я мог сказать такое, чтобы оно сразу обелило меня?
А назвать фамилии тех двух командиришек, за слова которых сейчас получил взбучку от командира полка, для меня было непосильно: еще деда вдолбил мне в голову, что нет ничего подлее предательства, выдачи товарища, который доверился тебе; в училище это закрепили намертво.
Впервые, опустив глаза, я вышел от начальства…
Помните, в начале своей исповеди я признался, что ненавижу кукушек вообще, а еще больше ненавистны мне… Там я ограничился многоточием. Зато сейчас скажу откровенно: еще больше я ненавижу людишек-подлецов, которые живут за счет доносов на товарищей, которые считают день пропавшим, если им не удалось напакостить хотя бы одному человеку!
В училище нас научили многому. Во всяком случае, я так считаю. Но почему даже не намекнули, что в повседневной жизни мы обязательно столкнемся со всей этой грязью? В меньшей или большей мере, но столкнемся.
Наконец нам удалось окончательно остановить немцев, они, как и мы, засели в глубокие окопы. И вот потянулись месяцы позиционной войны. Нудные от своего серого однообразия.
До февраля 1942 года жизнь ползла настолько однообразная — хуже невозможно. Думал, до лета она такой сволочной будет. И вдруг 14 февраля меня вызвал к себе командир полка. Встретил обычно. И если бы не излишняя суховатость голоса, мне бы вовек не догадаться, что он чем-то взволнован.
— Тебя требует командир дивизии, — сказал он, здороваясь со мной. — Зачем, не знаешь?
Я пожал плечами.
У командира дивизии пробыл тоже ровно столько времени, сколько тому потребовалось, чтобы переадресовать меня в штаб армии, к полковнику, который заворачивал всей разведывательной работой. Сказал это командир дивизии и сразу отвернулся от меня. Дескать, мне нисколечко не интересно, зачем тебя туда затребовали.
В штабе армии, куда прибыл около полуночи, меня без промедления приняли начальник «Смерш» и тот командир, который отвечал за всю разведывательную работу. Два полковника с одинаково холодными глазами приняли меня. Разговор начал (да и вообще вел его до конца) тот, который отвечал за всю армейскую разведку. После первых же его вопросов стало ясно: им, этим двум полковникам, известно буквально все, что зафиксировано в моем личном деле.
Первый экзамен я выдержал. К этому выводу пришел потому, что полковники вдруг многозначительно переглянулись, а затем на стол легла карта. Глядя исключительно на нее, полковник, отвечавший за всю разведывательную работу, и поведал мне, чего командование армии ждет от меня. Он именно так и сказал: «Командование армии…»
Сформулировать задание, полученное мной, очень легко: проникнуть в квадрат «Н», где и взорвать — полностью уничтожить! — то, что найду там.
Чувствуете, какие обтекаемые слова? «Проникнуть», «что найду там»…
Для выполнения этого задания мне разрешалось взять до тридцати человек. Если есть желание, самому назвать каждого.
И только теперь, когда мне стало — известно главное, заговорил начальник «Смерш». Он сказал, четко выговаривая слова:
— Думаю, объяснять не надо, что это государственная тайна? Лично ответишь, если обнаружится утечка информации.
Заночевал я в избе, куда меня отвели. Поужинал плотно и вкусно, как уже давненько не едал, и улегся в горнице на широченную хозяйскую кровать. Мне для отдыха была отведена горница, а в кухне всю ночь смолили махру три автоматчика. Их посадили там будто бы для того, чтобы кто ненароком не потревожил меня, не спугнул мой сон.
Вроде бы все условия для сна были созданы, но заснул я лишь под утро. Все думал о задании, которое доверили мне. И пришел к выводу, Что та военная техника особой секретности, которую мне надлежало найти и уничтожить, утеряна именно нашей армией; тогда, когда это случилось, вероятнее всего, более высокому командованию не сообщили об этом. Может быть, и просто побоялись, что в горестной горячке общего отступления, очень смахивающего на самое заурядное повальное бегство, их бы расстреляли без суда и следствия. Все эти месяцы армейское командование черт знает на что надеялось, а теперь, когда уже попахивает весной, вдруг дошло до него, что скоро снега стают, что фашисты сейчас не прут оголтело вперед, а топчутся на месте, вкопавшись в землю по уши. Значит, спешить им теперь некуда, значит, теперь появилась у них возможность тщательно обшаривать все леса, лесочки и даже болота. Вот, чтобы опередить их, командование армии и посылало меня с товарищами в квадрат «Н»; оно намеревалось задним числом полностью уничтожить все следы своей прошлой беспечности.