Только на работе Алексей немного рассеивался и отвлекался от обуревавших его мыслей. Курортный сезон был в разгаре, и небольшому штату спасательной станции приходилось дежурить почти непрерывно. Ранним утром Алексей приходил на станцию, осматривал свое небольшое хозяйство и, перекинувшись несколькими словами со своим помощником, жившим здесь же, раздевался, садился в лодку и медленно греб вдоль берега. На пляже и в воде уже было полно народу. До Алексея доносились песни, веселые возгласы. Мелькали разноцветные зонтики женщин. Молодежь играла в волейбол. Море сияло и искрилось на солнце.
Глядя на эту знакомую картину, Алексей зорко наблюдал, не заплыл ли кто за запретную зону, не барахтается ли кто беспомощно в воде, не захлестнуло ли волной прогулочную лодку. Издали белело на берегу маленькое здание, на фасаде которого висела вывеска с большими зелеными буквами: «Спасательная станция ДОСААФ». Алексей мечтал превратить свою станцию в перворазрядную: выстроить большое двухэтажное здание, оборудовать несколько комнат — вахтенную, водолазную, медпункт, устроить эллинг для хранения «флота», сделать причалы. Вот тогда бы он с удовольствием привел на станцию своего бывшего командира и сказал ему: «Поглядите, товарищ капитан первого ранга, как хозяйствует здесь бывший военный моряк Алексей Семушкин. Полный порядок!»
Сегодня Алексей вспомнил, что до сих пор он не показал свою, пока еще маленькую, станцию ни Васильевым, ни Дымову. Надо будет это сделать обязательно. А Дымов, занятый делами, даже ни разу еще, кажется, не выкупался в море.
О Дымове Алексей всегда думал со смешанным чувством удивления и восхищения. Этот пожилой полковник выглядел неизменно веселым, жизнерадостным, о самых сложных вещах умел говорить просто, от сердца, в его словах проскальзывали мягкие отцовские нотки. И вместе с тем во всем облике полковника чувствовалась твердость, властность, решительность — все то, что так любят в своих командирах солдаты и матросы, чем восхищается молодежь, выбирая образец для подражания. И Алексей, незаметно для самого себя, стал так же, как и Дымов, твердо и легко ступать по земле, энергично выбрасывать в споре правую руку, постукивать в раздумье пальцами по столу и даже прищуривать иногда глаза.
Вчерашняя беседа с Дымовым запомнится Алексею надолго. Был поздний час. Луна, обливая землю и море зеленовато-желтым светом, висела прямо над головой. У берега кипела серебряная дорожка, уходившая далеко в море. Поселок уже спал, и только Алексей и Дымов сидели на ступеньках веранды и тихо беседовали. Сергей Сергеевич расспрашивал Алексея о его детстве и школьных годах, о флотской службе, интересовался, что читает, чем увлекается юноша. И о себе коротко сказал, что в юности был слесарем на заводе, служил в армии, а потом стал чекистом. Раскуривая очередную папиросу, Дымов неожиданно спросил:
— Знаете, почему я стал чекистом?
Алексей промолчал, и Дымов сам ответил на свой вопрос:
— Потому, что я хотел скорее строить коммунизм. Мне не терпелось. Честное слово. Может быть, вам непонятно, Алеша, но это именно так. Ведь строят коммунизм все — и те, кто трудится на заводах и в колхозах, кто создает машины и песни, и кто охраняет труд и жизнь наших людей. Эта мысль пришла мне в голову однажды ночью, когда я, молодой красноармеец, стоял на посту у артиллерийского склада, а вокруг все спали, отдыхали. В ту ночь я впервые увидел врага. Он пробирался, чтобы взорвать склад.
Папироса погасла. Сергей Сергеевич зажег спичку, огонек на мгновение осветил лицо полковника, и Алеша увидел, что оно было задумчивым, мечтательным.
— После этой ночи мне уже навсегда захотелось охранять труд нашего народа, бороться с его врагами. Вот почему, Алеша, я много лет назад стал чекистом.
Дымов закинул голову, поглядел на звездное небо и вдруг спросил:
— Вы когда-нибудь видели живого врага?
— Нет. Откуда же? Сначала учился, во время войны был еще мальчиком, на фронт не взяли, после войны отслужил во флоте — и домой.
— А вы себе представляете, какой он? — опять спросил полковник.
— Нет. Кто его знает… По-всякому может выглядеть, — неуверенно проговорил Алексей.
— Да, вы правы — по-всякому… В годы коллективизации и борьбы с кулачеством некоторые представляли себе кулака обязательно толстым, пузатым, с золотой цепочкой на животе. А он приходил в сельсовет худой, заросший, в рваном кожушке, в стоптанных лаптях, низко кланялся, говорил тихо, умильно. А по ночам стрелял из обреза в активистов и поджигал их дома.