ПРОДАЁТСЯ ДОМ С КОШМАРАМИ
Часть первая
НОЧЬ
Бояться не надо - это ветка стучит в стекло. Больше некому: даже самый последний дурак не станет бродить по улицам в такую погоду и ломиться в чужие окна. Здесь, в глухомани, и спать-то, наверное, ложатся часов в восемь. Даже собак не слышно…
Вот говорят, в деревне тихо. Ерунда! Сад так и гудит дождём. Кажется, что там исправно, без перебоев работает громадная машина. Ближние деревья трещат на ветру, а в трубе – она, наверное, как-то неправильно сложена – стоит дьявольский вой, от которого душа уходит в пятки.
Интересно, можно ли влезть в дом через трубу?
Костя с головой накрылся одеялом. Оно пахло лежалой сыростью. Есть в этом запахе что-то сиротское: «один, один во всей Вселенной…» Хорошо бы теперь заснуть! Спать, спать, спать…
Не спится. Чем больше себя уговариваешь, тем меньше толку. На стуки в окно и пинки в дверь можно наплевать, плохо другое: молнии вспыхивают поминутно. Тогда белый, слепящий, без единой тени свет озаряет все углы. Смотри, мол, Гладышев, и запомни навек: вот шифоньер с захватанными дверцами (сослан сюда в переходный – от совка к гламуру – период), вот обои в цветочек (хорошо, что при свете молний не видно, какие они розовые). Вот стол, который явно свистнули из бывшей конторы Колдобина-папы, а вот крохотная репродукция «Девятого вала» на стене - буря в кошачьей миске. Такой же «Вал» висит на кухне, а вчера в чулане Костя нашёл ещё один экземпляр, драный, в гипсовой раме, которую, кажется, пробовали грызть мыши.
Едва вся эта дребедень вспыхнет - отчётливо, до рези в глазах - тут же наступает тьма. Хоть выпучи глаза, хоть зажмурься, она одинакова. В её слепой черноте плавает единственное зелёное пятно. Это призрак, тень зеркала, которое стоит на столе и послушно отражает невыносимый свет.
Вот молния гаснет, и Костя начинает считать. Всякий раз на счёт «два» дом низвергается в тартарары. Кровать вздрагивает, как живая. В такт небесному рыку в шифоньере тренькают друг о друга пустые проволочные плечики. Это значит, гроза совсем рядом.
Конечно, если хорошенько накрыться одеялом, молний не видно, зато все звуки почему-то делаются ярче и одушевлённей. Например, этот противный стук в окно. Если так стучит ветка, то ветка слишком увесистая и настырная. Слева сирень скребётся о стену - почему так громко скребётся? И что может настолько тупо биться в дверь?
Ответов на эти вопросы у Кости не было: он не так уж хорошо знал сельскую жизнь. Конечно, все эти звуки вполне естественного происхождения – и скрип на лестнице, и шуршанье в коридоре. Даже топот над головой! Там, на чердаке, живут страшно беспокойные и толстопятые голуби. Они боятся грозы. Всю ночь они, дурачьё, переминаются с ноги на ногу и урчат. А за стенкой кто-то хрустит. Грызун?
Ба-ба-бах!
Наконец это случилось одновременно: Костя услышал грохот и в двадцать пятый раз за ночь увидел на стенке «Девятый вал». Сразу несколько молний затрещали, как хворост. Гром злобно долбанул землю и раскатился по небесам. Нет, тут не заснёшь!
Костя вспомнил, что на столике в гостиной лежит початая пачка земляничного печенья. Оно, правда, отдавало не земляникой, а дешёвым шампунем, но воспоминание о нём вызвало голодный спазм. До чего скучно лежать в кровати при свете молний! Может, завесить окно скатертью? Нет, лучше представить себя звездой, которую одолевают папарацци и поминутно фотографируют со вспышками. Но при этом терзаться голодом совсем необязательно!
Костя встал и вышел на лестницу. Окон здесь не было. Никаких молний - наоборот, темно, как в кармане (опять из-за гроз перебои с электричеством!) Чтоб не свалиться на ступеньках, Костя осветил себе путь мертвенным огоньком мобильного телефона. Так он добрался до прихожей, где споткнулся о собственные кроссовки, которые широко разбрелись, так что казалось, их не пара, а штук семь.
Осталось пройти коротенький коридорчик. За стенкой кто-то тоненько и сипло запищал. Это ещё что такое? Истерика у мыши? После встречи с кроссовками Костя светил только себе под ноги и прозевал момент, когда к его лицу плотно, по диагонали, прильнула паутина. Кто-то нахальный – да паук, кто же ещё? – торопливо пробежал по его лбу и углубился в шевелюру.
«Тьфу, скоро буду, как профессор Безносов, рассадником всякой дряни!» - подумал Костя.
Он энергично затряс головой. Паук должен был выпасть, но не выпал. Во всяком случае, Косте казалось, что кто-то по-прежнему бродит в его волосах от уха до уха. Даже печенья расхотелось.
Именно в эту минуту Костя ступил в английскую гостиную. Мобильник он выключил: в гостиной было два большущих окна, и в них как раз воссияла очередная молния. Свой взгляд Костя заранее направил на столик у кресла, что стояло против камина. Пока небесное электричество работало, стало ясно: печенье на прежнем месте.
Заметил Костя и кое-что ещё. Ему показалось, что в кресле кто-то сидит! Чья-то голова явно возвышалась над покатой спинкой. Что это значит? Кто-то пробрался в дом?
Костины ноги в пластиковых тапочках так и приросли к полу. Как нарочно, блеск молний сменила тьма египетская. Только гром яростно молотил по своим небесным сковородкам, да скрипело за окном дерево, да пищал кто-то в коридоре. По Костиным волосам прошёл ледяной ветерок ужаса. Пленный паук оживился. Он решил покинуть своё ненадёжное укрытие и сбежал Косте за шиворот.
Но сдался Костя не сразу. «Померещилось! – сказал он сам себе мужественным внутренним голосом. – Примстилось. После всего, что было, немудрено…»
Он сделал несколько шагов вглубь гостиной и стал ждать очередной молнии.
Как назло, в небесах случилась какая-то заминка. Гроза не то чтобы стихла, но присмирела. Пара блеклых вспышек мелькнула далеко в стороне, а гром отозвался только на счёт «шесть». Разглядеть кресло в таких условиях было невозможно.
Костя собрался с духом и вытянул вперёд руку с мобильником. Тусклый луч с трудом одолел темноту и обрисовал знакомую спинку кресла. Сверху явно торчала чья-то беловолосая голова.
- Эй! – окликнул Костя незваного гостя.
Голова не шевельнулась, никто не ответил. Да никого, кроме Кости, в этой комнате и не было – он был готов в этом поклясться. Даже сквозь гром, скрип и шум он почуял бы живое дыхание, уловил бы самое слабое движение. Знал ведь он, что в эту минуту проклятый паук ищет выхода у него под рубашкой и бегает вдоль позвоночника! Слышал, что в коридоре психует мышь, а на чердаке топчутся голуби!
Но в этой комнате тихо. Абсолютно тихо.
Костя опасливо обошёл кресло слева, прислонился спиной к камину. Это было хорошее место: на всякий случай под рукой есть кочерга и совок. Затем Костя снова включил мобильник и осветил кресло.
То, что он увидел, его ошарашило. В кресле в не очень удобной позе сидела старуха. Совершенно незнакомая старуха в ситцевом платье в цветочек! Старуха не шевелилась. Её длинные руки неподвижно лежали на коленях, а голова чуть склонилась набок.
Страшная это была голова – седая, бледная, с таким странным выражением лица, какого не бывает у живых людей. Ещё бы! На темени старухи зияла страшная чёрная рана, вокруг которой колом стояли пропитанные кровью волосы.
Ветер выл в трубе. На столике рядом с креслом из рваной пачки торчало земляничное печенье.
Несколько минут Костя простоял молча. Был он так же неподвижен, как ближайший шкаф, так же тих и без единой мысли в голове.
- О-о-о! – наконец простонал он и не узнал собственного голоса.
Да и всё вокруг сделалось теперь чужим и невозможным. «Чёрт, чёрт! – то ли про себя, то ли во всё горло (он и сам не понял) ужаснулся Костя. – Опять? Но кто это? Почему? Причём тут я? Лучше б вместо этой старухи прилетели инопланетяне… Кто она такая? Как здесь оказалась? Неужели процентщица? Что я несу, процентщица была у Достоевского… Теперь меня точно посадят!..»
Подоспевшая молния именно в эту минуту треснула за окном. Она ещё раз показала Косте страшное старухино лицо и нелепое платье в цветочек.