Но снежинки замелькали, зачастили, ноги стали скользить по тонкому снегу, который лёг поверх сырой листвы. Ветер присвистнул. Те, что бежали сзади, заулюлюкали в ответ. «Только вперёд, - решил Костя. – Всё равно прорвусь либо к Конопееву, либо к шоссе. Так ведь со мной уже бывало!»
Бежал он уже по щиколотку в снегу. Пурга несла перед ним волнистые белые струи, сзади погоня скрипела сугробами и визжала. Костя отмахивался от назойливых холодных хлопьев, но они заполнили весь свет, и ничего не было, кроме них.
Скоро и бежать стало невозможно. Костя завяз в глубоком снегу: тащить ноги по сугробу или высоко их поднимать, чтоб ступить сверху, было одинаково трудно. Но он не останавливался, потому что те, кто был сзади, тоже не отставали. Увидеть их в снежной пестроте было нельзя, зато голоса верещали и ухали совсем близко.
Когда снегу нанесло по грудь, Костя больше не мог двигать ногами, дышать и соображать. «Спички детям не игрушки», - зачем-то сказал он снежной трухе, которая сыпалась перед ним. Потом он замахал руками, пытаясь раздвинуть метель, но та из невесомого крошева быстро слагалась в плотные сугробы и грозила засыпать с головой. Темнота шуршала и кололась.
Костя качнулся вперёд без всякой надежды. Он еле-еле всплеснул руками и вдруг странным образом освободился от снежных вериг. Густое тепло приняло и охватило его. «Кажется, теперь и руками, и ногами двигать можно, - удивился Костя. – Что же это такое?»
Он дёрнулся ещё раз, широко открыл глаза и тут же зажмурился - оказывается, он плавал в чёрной воде. Вода слегка курилась теплом, в ней быстро гибли летящие с небес снежинки. Коряги и щепки, что плавали тут же, успело занести, и они походили на белые острова. Со всех сторон чёрную чашу воды обступил белый берег. Деревья на нём так заснежило, что, казалось, их накрыли простынями и бумагой, как мебель перед побелкой потолка. Ни луны, ни звёзд, ни огонька - но от снега, как всегда бывает зимой, сделалось светло.
«Копытино озеро! – узнал Костя этот правильный чёрный круг, эту ровную белую раму. – Вот она, погибель – отсюда не выбраться!»
Спасительная темнота расплылась перед глазами. Больше ничего не нужно делать. Не надо никуда бежать. Не надо писать роман. Не надо дышать. Зачем?
Часть третья
УТРО
Самый весёлый день в году бывает в конце мая, когда цветут все яблони, трава невыносимо зелёная, а по ней густо насыпаны цыплята-одуванчики.
Именно в такой день автобус прибыл в Копытин Лог - точно по расписанию прибыл, в восемь пятнадцать. Из него высыпало на солнышко довольно много народу. Больше всего попадалось чужаков в такой облезлой одёжке, какую не всякий наденет даже туда, где никто его не увидит. То была ежегодная напасть – сборщики черемши. Они запаслись корзинами и пустыми картофельными мешками, и водкой от них пахло даже в ранний час.
Знакомой тропинкой черемшатники побрели к лесу. Никто не знал, сколько их приезжает каждый день и сколько возвращается назад. Три древние старухи, что шли с кошёлками мимо остановки, на них даже не посмотрели. А вот коренастую девицу, которая покинула автобус последней, они приметили, тем более что та вежливо поздоровалась.
- Глянь! Никак, Афанасьевна, это Ника приехала, Шнурковых работница, - предположила одна из старух.
Она щурилась на солнце блестящим глазом, спрятанным в мелких складках древнего века, тогда как её другой глаз был неподвижен и навсегда прикрыт.
-Да я это, я, бабушки, - заулыбалась Ника и поставила на землю потрёпанную сумку. – Вот с осени у вас не была. Как ваше здоровье?
Старухи тоже остановились.
- Какое в наши годы здоровье! – ответили они хором, как в опере. – Ты-то как? Сглаз прошёл?
- А как же, прошёл! Спасибо Матрёне Трофимовне, зашептала. И ячменей больше не было, и запоров, - радостно отчиталась Ника.
- А веснух-то вон сколь на носу! Как мухи засидели, - заметила самая бестактная из старух, одетая в ватник, несмотря на жару.
Ника скуксилась:
- Правда ваша! Такая беда - ничего не помогает. Четыре раз в салоне пилинг делала, а веснушки всё пуще лезут.
- Пили не пили, толку не будет, только чирьев наживёшь, - пообещала старуха в ватнике. – Приходи-ка лучше ко мне, я тебя травками помою. Ты у меня, как яичко, беленькая станешь! И не накладно выйдет – три помывки всего, каждая по пятьдесят.
- Евро? – спросила Ника.
- Нет, зелёных. Они сейчас растут – каженный день на полтора процента. Что ж ты, в городу живёшь, а самого простого не знаешь!
Старухи и Ника двинулись вдоль по улице.
- Дачники-то твои что, снова к нам на лето собираются? – спросила Нику кривая шептуха.
- Нет, они теперь в Испании загорают – там, говорят, дешевле. А на здешнюю дачу покупателей наконец нашли. Вот позвонили мне из своей Торревьехи, прибраться послали, помещение привести в товарный вид.
- Заросло там всё у вас, - сообщила сгорбленная старуха в спортивных брюках с тройными лампасами. – Коли почистить двор захочешь, приходи, девка, ко мне - косу тебе дам. Нынче прёт сорняк, как перед пропастью. А дед-то у Клевцовых третьего дня преставился.
- Ой, и правда, – оживилась Ника. - Чего у вас тут нового? Кто живой, кто помер?
Старухи философски вздохнули.
- Ничего, живём, - начала кривая шептуха. – Всё ладком. Пирогов Толька уже сидит. Сама знаешь, хорошо ему дали за смертоубийства – ему и дружкам его. Поделом! Вашего Артурку он, изверг, кончил, тёщу Смыковых, а за что? Где те червонцы? Так никто и не видал.
Старуха с лампасами добавила:
- В прошлом годе, под осень, наши копытинские перерыли все огороды и пол-леса. Рыли-рыли, да ничего не нашли. Нету червончиков! То ли Толька спрятал, то ли тот мертвяк, которого последним в овраге нашли. Страшное дело! Бабая-то из участковых согнали, другого прислали. Ничего мужчина, только не такой осанистый и с лица красивый.
- Бабая согнали? За что?
- Как за что? За несоответствие. Недоглядел он за Толькой. И то сказать: всё лето Толька с дружками сарайку Бабаю ставил да к веранде пристройку. Какая уж тут строгость!
- И что теперь Бабай?
- Огородом живёт. Поедет в город с луком, с редиской, что наторгует, то в лотерею и просадит. Всё миллион выиграть хочет - с ума съехал без службы. Да тут чего-то многие у нас разумом тронулись. Та же Ленка-аптекарша, Шапкина. Как дача у Колдобиных загорелась, она таблеток каких-то наглоталась – и в колодец. Хорошо, дачник дед Безносов случился…
- Какое случился! – возразила старуха в ватнике. – Он её караулил! Такой срамник, завсегда за бабами подглядывает. Ленка к нему ближе всех живёт, вот он и тёрся у неё под окнами. Как она в колодец прыганула, он тут как тут – вытащил, откачал. Только Ленка так и не отошла, на инвалидности теперь. Видно, что не жилица. А этот греховодник всё свои поганки ей носит, всё выходить думает, старый дурак. Доброго утра, Леопольдович!
Все три старухи и Ника, проходя мимо, кивнули профессору Безносову, который сидел на лавочке возле своего жилища. Увидев проходящих дам, он встал и вежливо раскланялся, приподняв знаменитую капроновую шляпу. Наверное, после зимнего хранения где-то под спудом профессор достал шляпу недавно, потому что она ещё плохо надевалась на голову, а роза слежалась в лепёшку.
Рядом с профессором сидел старый пьяница и танцор Дудкин. Этот здороваться не стал. Вряд ли он вообще что-то замечал вокруг - его слезящиеся глазки таращились в разные стороны.
Между Дудкиным и профессором на лавке лежал толстый засаленный том без переплёта, издали похожий на блинчатый пирог. Фолиант венчала кучка ранних грибков-кукишей и пара ломтей целинного хлеба. Рядом стояла бутылка. Несмотря на этикетку «Столичная», темнело в бутылке что-то мутное, таинственное. Дудкин отхлебнул из горлышка и зажмурился.
- Уверен, ты будешь спорить, Владимир Фомич, но я готов поклясться, что видел всё это собственными глазами. И не далее, как в четверг! - говорил профессор, хотя Дудкин собирался не спорить, а икнуть. И икнул.