- Продажа компьютеров и составляющих…
- Ещё хуже! Нет, ты сперва жизни понюхай, смени профессий хотя бы с десяток, а потом уж на роман замахивайся. Ты знаешь, кто в нашей нетской организации хорошо пишет? Только тот, кто лиха хлебнул. Скирдеев, например. Прежде чем опубликовать свой первый рассказ, он сантехником поработал, плотогоном, визажистом, ассенизатором на селе. А Колька Пушкарёв! Он был капитаном дальнего плавания, потом осветителем в театре, кондитером, банщиком. Почему бы тебе не потрудиться хотя бы банщиком? Или дворником?
- А как же Бунин?
Анна Михайловна поморщилась:
- У нас в организации такого нет. Ах, этот… Ну, причём тут Бунин?
- Он никогда не был ассенизатором.
Анна Михайловна окончательно разозлилась. Усы её встали ершом, а сизые глаза почернели.
- Как это не был? – пророкотала она. – Ещё как был! В экзистенциальном смысле. Он прошёл школу провинциальной прессы, а это та ещё бочка с дерьмом. Взять хотя бы наш паршивый «Нетский курьер»…Бунин! Да он лично с Чеховым и с Толстым встречался. Это тоже не для слабонервных. И потом, к чему ты сюда Бунина приплёл? Ты что, его наследник в творческом смысле? С твоими-то орками?
- Нет, что вы! – отрёкся Костя от почётного родства с классиком.
- Так в чём же дело?
Она ждала ответа, жестоко прищурив глаза. Что ей сказать в своё оправдание, Костя не знал. Не толковать же снова про новую рубашку! Ещё глупее рассказывать, как он купил четыре лимонных книжки Замараева. И можно разве признаться, что безумно хочется славы, что писать нравится больше, чем курить, что «Коготь тьмы» отличная вещь, и когда перечитываешь его, то мороз дерёт по коже!
Нет, ничего этого нельзя. Анна Михайловна и без того была в гневе, и духи её пахли неистово. Когда она злилась, то всегда молодела. Что-то в ней мелькало тогда от давней Анечки – той самой, которая легко перепрыгивала в Артеке трескучие пионерские костры. Именно такая Анечка-фурия хлестала когда-то по щекам пьяного Севку, который снова заночевал у какой-то дряни (а он уверял, что спал в котельной на мешках с углем; перепачкан же он был и углем, и губной помадой, и белокурый чей-то волос змеился на плече его потасканного пиджачка). О, жизнь казалась тогда бесконечной, а любовь невыносимой. Побитый Севка всю ночь запоем писал стихи, утром хватался за ножницы…
- Ладно, - примирительно сказала Анна Михайловна Косте. – Вот устроишься
плотогоном, тогда милости просим. А сейчас рано тебе печататься… Гладышев Константин Анатольевич.
Последние слова она считала с чёрной папки. Был там указан и Костин адрес, и телефон домашний и мобильный, и компьютерный ник. Только ничего из этого не понадобилось.
Конец, конец!
Когда Костя вышел на улицу, его багровое лицо, взмокшие волосы и вялость движений вполне соответствовали вывеске «Баня», под которой он остановился. Только на душе его было холодно и скверно.
Почему всё так вышло? Это же несправедливо! «Коготь тьмы» лучше, красочней и мощней, чем все писания этой чёртовой бабы с усами. Надо было спросить, работала ли она сама плотогоном. Хотя какая разница – и так всему конец. Куда нести теперь «Коготь»? Выложить в Сети? И наплевать на «Нетские увалы»? Это самое гнусное издание в мире. Туда берут всех подряд. А эти обложки цвета собачьих колбасок! А стихи Замараева! А его портреты с прямостоячими ушами!
Бранясь про себя, а иногда, может, и вслух, Костя шёл по проспекту Энтузиастов, по самому солнцепёку. Август кончался. Деревья стояли пыльные, потрёпанные. Асфальт лип к подошвам, как ириска (у, гнусная розоватая «Ириска»!) Пахло тоже противно – выхлопами «Жигулей», пролитым пивом, гнилыми сливами и почему-то мочой. Нестерпимо палило солнце. Дети визжали обезьянними голосами. На редкость уродливые девушки проходили мимо.
Интересно, как бы они выглядели, и чем бы пахло вокруг, если б «Коготь тьмы» приняли в «Увалы»?
Размышляя об этом, Костя свернул с проспекта в переулок Мечникова. До сих пор он морщился и отбивался локтем от призрака Грачёвой-Шварц, который реял перед его мысленным взором где-то сбоку, таращил глаза и не желал отвязаться. Вот почему Костя не сразу заметил, что следом за ним в переулок свернула иномарка зеленоватого цвета.
Ехала машина медленно, колёса нежно шуршали по асфальту. В это время дня переулок Мечникова всегда пустоват, и Костя наконец обратил на иномарку внимание. Первым делом он подумал, что в жизни не купил бы вещи такого скверного цвета. Бледно-изумрудный – фу! Такого цвета, должно быть, бывают трусики у некрасивых девственниц… Но почему машина ползёт рядом? Кажется, она следует именно за ним, Костей: никого больше в переулке не видно. Что всё это значит?
Вдруг Костя вспомнил, что подобным способом Берия высматривал на улицах Москвы хорошеньких школьниц. Затем он хватал их, засовывал в машину и вёз в Кремль для мерзких утех. Но причём тут Берия? Да и Костя вовсе не школьница. Может, его преследует какой-нибудь знаток мужской красоты? Но зачем? Чтобы продать в гей-гарем на Ближнем Востоке?
Костя прибавил шагу. Машина тут же поравнялась с ним. Он оглянулся. За тонированным стеклом маячил безликий силуэт водителя. От этого Косте стало ещё противнее. Похоже, его в самом деле хотят похитить и увезти в горы на кирпичный завод, где до скончания века будет он месить глину и спать на нарах, поужинав мамалыгой… Ну уж нет!
Костя круто развернулся и пошёл по переулку в обратном направлении. Только тогда машина остановилась. Беззвучно распахнулась её дверь, похожая на надкрылье жука, и донёсся весёлый голос:
- Костян! Гладышев, привет! А я всё смотрю – ты или не ты?
Костя нехотя заглянул внутрь машины. Там сидел кто-то упитанный в белой майке. Раньше Костя никогда не видел этого парня.
- Не узнаёшь? – огорчился упитанный. – Пять лет за одной партой сидели, а ты не узнаёшь?
- Кирилл?
Кирилл Колдобин был Костиным соседом по парте пять последних школьных лет, вот и пришло на ум это имя. Толстый парень в машине до сих пор казался незнакомым - щуплого длинношеего Кирилла он ничем не напоминал.
- Ну да, Кирилл! Я это, я! Три года всего прошло, а ты отворачиваешься, как неродной. Я-то тебя почти сразу узнал. Давай сюда, садись, потрындим!
Костя неохотно уселся рядом с парнем, который выдавал себя за Кирилла. Тот набросился с расспросами:
- Ну, как ты? Где сейчас? Компьютерами торгуешь? Это круто, молоток! Наших кого встречаешь? Самохина давно видел? И что?.. Да ну! Три года дали? Нехило… А Катька Зворыкина, ты знаешь, замуж вышла. Живёт теперь в Буркина Фасо с ихним каким-то принцем. Уже две двойни от него родила. А ты хоть родил кого-нибудь? Нет? А чего? Я-то? Я да. У меня дочке четвёртый год! Мало, правда, вижу её, потому что жили гражданским браком, теперь разбежались. Ну, а ты чего теряешься? Тоже родил бы кого-нибудь. На потомков глядеть прикольно – представляешь, морда с кулак, а вылитый ты!
Кажется, это в самом деле Кирилл Колдобин. Тот точно также болтал без умолку, побрызгивая слюной, и напоминал кран, который съехал с резьбы, и потому закрыть его никак нельзя.
- Не ты один меня не узнаёшь, - бодро сообщил Кирилл. – Недавно Зинаиду, физичку нашу, встретил. Хотел поздороваться, а она дёрнула от меня, как от чумы – думала, я у неё сумку с картошкой свистнуть хочу. Так и не догнал…Ну да, точно, весу я немного набрал, но это профессиональное. У меня ведь ресторанный бизнес - отец подарил, чтоб я не болтался без дела. И знаешь, Костян, я втянулся. Забегаловки «Во блин!» видел? Мои! Ты не думай, я в тренажёрном зале каждую неделю потею. Это на мне не жир, это мышечная масса!
Костя заметил, что на Кирилловом животе мышечная масса образовала идеально правильный шар. Голос Кирилла журчал и булькал, в машине работал кондиционер, и потому было прохладно и сумрачно. Бесшумно проплывали за смуглыми стёклами редкие прохожие. Призрак Грачёвой-Шварц понемногу отступил и сгинул, но терпкая боль осталась. «Коготь» не напечатают! Жизнь кончена…