Ристна считал, что подобное выдвижение — не что иное, как способ отделаться от неуживчивых людей, не обижая их.
Неужели люди у нас могут так некрасиво поступать с товарищем? Урве трудно было в это поверить.
Почему же нет! Держи глаза открытыми, молодой журналист. Жизнь достаточно многогранна и отношения сложны. Только сегодня утром Ристна беседовал с одним своим другом времен войны, хирургом — способным, инициативным человеком. Не хочет ли Урве пойти в эту больницу, познакомиться с обстановкой? Она найдет там людей, работа которых именно сейчас нуждается в большой поддержке.
Как приятно сознавать, что ты имеешь право вмешаться в жизнь, восстановить справедливость, вникнуть в сложную ситуацию и поддержать человека, которому твоя поддержка нужна...
Ни Урве, ни Ристна не заметили, что они ели. Только счет, который принес официант, ненадолго вернул их к реальности.
Улица встретила их снегопадом. Бессчетное количество звездочек кружилось в воздухе.
— Не говорите мне больше, что вы не смеете и не хотите. Не смеете — это я понимаю. Но не хотите...
Боже мой, какие глаза! И как ему идет серая меховая шапка.
— Я провожу вас до института, — внезапно решила Урве.
Какое-то время они молча шли, затем Урве сказала:
— Долг часто заставляет людей говорить — нет.
— Только поэтому? — остановился мужчина.
— Только поэтому. Пойдемте быстрее. Вы опоздаете.
Ристна не двигался.
— Я и так опоздал. На много, много лет...
Они пошли. Не сговариваясь, свернули на боковую улицу, которая шла параллельно главной.
— Кто, черт побери, сказал, что сила человеческой души должна испытываться отречением?
Урве не знала, что ответить на это. Внезапно она воскликнула:
— Смотрите, черная кошка!
Черное как уголь «несчастье» в белых очках, мягко перебирая лапками по только что выпавшему снегу, перебежало дорогу и нырнуло во двор. Ристна, сделав вид, что испугался, взял Урве за руку и легко потянул к себе.
— Надо вернуться.
Они, смеясь, повернули назад и пошли по запруженной людьми главной улице.
— Марксист — и суеверный. Теперь напишу про вас фельетон.
— Будьте все-таки справедливы, напишите, что суеверным марксист становится только тогда, когда у него такая милая спутница.
— Ну вас! До чего же вы хитрый.
— Человек должен уметь выкручиваться.
Ристне вспомнился случай из его школьной жизни. Их учитель французского языка месье Лассерон как-то вызвал его отвечать урок, а он, как назло, ничего не знал. Как раз в то утро ему перебежала дорогу черная кошка, и тут-то пришла в голову блестящая идея произнести речь на тему: что может постичь школьника, который не учитывает предостережений черной кошки. Весь класс с нетерпением ждал финала дуэли.
— Ну и чем кончилось?
— Месье Ласс — так мы звали его — допускал только очень остроумные шутки. В противном случае он становился злым и колючим. Итог звучал так: за невыученное стихотворение единица, за речь — пять, итого шесть, разделить на два — три, отнять единицу за допущенные в речи грамматические ошибки — остается два.
Всю дорогу они шли, весело болтая, не обращая внимания на встречных, не видя ни трамваев, ни машин.
Вечером Урве села писать. Она волновалась. Она знала, что ее статьи и очерки читает взыскательный и умный человек, который способен оценить то, что хорошо, и ясно видит недостатки. Урве знала это и работая над очерком о Ярваканди, но сегодня она услышала мысли, подстегнувшие ее, заставившие относиться к себе с еще большей критикой и требовательностью. Ей стало казаться, что сегодня на радиозаводе она собрала на редкость мало материала. Как бы ей хотелось сейчас посоветоваться с кем-нибудь.
С Рейном это невозможно. По мнению Рейна, все ее статьи были одинаково хороши. К тому же они с мужем стали совсем чужими и обменивались лишь самыми необходимыми фразами.
Неизвестно также, что он вынашивал в себе все это время после их осенней стычки. На дом опустилась темная тень. Это чувствовал даже Ахто, который цеплялся и за мать и за отца, — сколько раз Хелене Пагар напоминала об этом дочери.