— Не продавайте! — выкрикнул кто-то из толпы. — Нечего фирмам лезть не в свои дела! Эти спруты готовы на все наложить свои щупальца, даже на наслаждения. Ишь чего захотели — монополизировать наслаждение!
Представитель компании быстро обернулся:
— Ничего подобного! Вы глубоко заблуждаетесь, уважаемые граждане. Мы не собираемся монополизировать наслаждения. Как раз наоборот. Заботясь о вашем благе, электрокомпания К. решила дать людям возможность наслаждаться в широком масштабе. Тысячи людей смогут одновременно слушать голос этого аппарата.
Он подтолкнул к нашим ногам чемодан и заговорил снова… Теперь в его тоне появились угрожающие нотки.
— Ну как? Продаете? Или позвать полицейского?
Только полный идиот может променять тысячу ре на полицейского! Выбор был сделан мгновенно. Мы подхватили чемодан и, не веря своему счастью, понеслись по улице. О, что с нами творилось? Мы хохотали, орали, прыгали козлом, стучали по чемодану кулаками и пятками и все слушали и слушали упоительный, ни с чем не сравнимый звон денег…
Дальше все происходило, как в тумане. Очнулись мы в каком-то кабаре. На полу, около нас, груда одежды — брюки, фраки, плавки, подтяжки и прочее барахло. Я стреляю пробками от шампанского в толстого бармена, он кланяется и радостно улыбается. Косю обмакивает палец в пахучий соевый соус и выводит на моих свежевыбритых щеках замысловатые узоры. На столе, на стульях, нa полу огромные лужи, словно только что прошел дожль из виски, сакэ и шампанского. Я оставляю в покое бармена, становлюсь на четвереньки, лижу пол и кричу, что никогда еще не пил такого удивительного коктейля. Девочки покатываются со смеху. Одна пытается сесть мне на спину, и я, блаженно зажмурившись, обещаю быть ее верной лошадкой и прокатить по всему городу…
И вдруг, как ураган, в двери ворвался Буин.
— Босяки! Выродки! Параситы! Бесмосглые твари! — заорал он, брызгая слюной и захлебываясь. Казалось, еще секунда, и он лопнет. — Вы продали «голос»??!
— Продали, продали, — сказал я, продолжая ухмыляться. — Но, знаешь, за сколько? Тысяча ре! Тысяча ре! Понял? Вот, смотри, — и я открыл чемодан.
Он пнул его ногой. Его трясло, как в лихорадке.
— Да расве это деньги?! — он уже не кричал, а визжал. — Я так мештал о патенте! Мы бы пустили «голос» в массовое пронсводство!..
— Вот заладил — патент, патент! Такой ящик любой школьник сможет смастерить…
— При шем тут ящик?! А сиитетишеский голос?! А идея, вслет мысли?! Расве такое продают?! Вы хуже самых гнусных предателей — расгласить секрет стереомикрофона с направленным действием, который дает наслаждение любому, кто сунет монетку в щель! О-о-о а-а-а!.. Подумать только, наше детище в руках проклятых монополистов!
— Хватит разоряться, — миролюбиво сказал Косю. — Если ты такой умный и все знаешь, объяснил бы заранее что к чему. Ладно, тысяча ре есть тысяча ре. Лучше выпей на радостях.
Но Буин взбесился не на шутку. Он выбил стакан из рук моего кореша.
— Люмпены проклятые! Подонки! Обалдели от жадности. Пока кисли в своей трубе, хоть бы книги пошитали. Уснали бы, что такое первишное накопление капитала. Да куда вам! Нищие нищие и есть!
— Заткнись ты, интеллигенция! — разъярился Косю. — Да, мы нищие! А что тут тоже есть своя гордость и своя мораль. Лучше один ре сегодня, чем два завтра! Понял? Ни черта ты не понял, а еще образованный!
— Точно! — я решил поддержать друга. — Чего зевать-то? Дают — бери, бьют — беги, верно, Косю? А уж коли тысячу ре предлагают, хватай обеими руками! Сдался нам этот аппарат! А ты жадюга, жмот, вот кто ты есть!
— Ну и шерт с вами! — выкрикнул Буин. — Теперь вы мне не компания!
— Слышишь, Сенсю? — кореш подтолкнул меня локтем. — Интеллигснция нами брезгует, рылом мы для них не вышли! Он думает, сейчас мы начнем горько плакать! Да катись он знаешь куда?! Давай, давай, проваливал! Небось, снова в университет подашься. А мы не такие, нам и так хорошо!
— И уйду! Вот восьму свою долю и уйду!
Мы глазом моргнуть не успели, как он отсчитал триста тридцать три ре и был таков.
— Эй, господни ученый, а где же твое «спасибо»? — заорал я ему вслед, и все девочки легли на пол от хохота.
Так кончилась наша дружба с Буйном. Поначалу мы ни о чем не думали. Каждый вечер устраивали сумасшедшие оргии. Я уже не мог смотреть на шампанское. Меня тошнило от одного вида бифштексов. Но все равно хотелось пить и есть. Нас все еще терзал голод. Неутолимый, жадный, бешеный, как дикий зверь. И мы буквально давились наслаждениями. Нам хотелось отыграться за все долгие годы лишении. Внутренний голос шептал — остановись! но мы не могли остановиться. Летели вниз, как брошенный со склона камень. Наконец был истрачен последний золотой…
Кое-что изменилось в мире за этих три счастливых месяцы. Синтетический голое приобрел огромную популярность. Девочки из баров, провожая нас после очередной попойки, пели тоненькими голосами, имитируя последним аккорд «Плача», — «Благодарю ва-ас!». Буин устроился инженером в компанию, купившую аппарат. А еще обозвал нас предателями! Попадись он нам в темном закоулке, мы бы ему показали! Впрочем, что с него взять — белой кости не место среди нищих.
Шли дни. Подул ветер — предвестник осени. В воздухе закружились желтые листья. Продав последний коекакой лом, мы потопали к себе под эстакаду. Честно говоря, я даже почувствовал некоторое облегчение — хлопотная вещь деньги. Без них как-то легче, вольготнее.
Город был прежним — чистым, отчужденным и холодным. Впрочем, кое-что в нем изменилось: на каждом углу стоял наш робот-нищий. То есть теперь уже не наш, а Министерства здравоохранения. Компания К. провернув неплохой бизнес и заключила договор с министерством на поставку аппаратиков. Теперь эта штука получила новое имя — «Общественная копилка». Устройство осталось прежним. Компания К. загребала баснословные прибыли и, естественно, ликовала. Министерство буквально сочилось медом от счастья: за три месяца удалось выкачать из населения милостыню, запланированную на целый год. И правительство в накладе не осталось — оно могло сократить бюджетные ассигнования на здравоохранение ровно вдвое. Но больше всех торжествовали народные массы. Еще бы — не надо стоять в очереди и опасаться, что какой-нибудь особенно страстный поклонник искусства звезданет тебя по уху, прорываясь к ящику, кроме того, чувствовать себя благодетелем очень приятно, особенно когда это стоит всего одну медяшку. А куда идут медяшки — голодным нищим или миллионерам в карман — это никого не интересует. Главное, чтобы прогресс ни на секунду не останавливался, а тут уж наше государство не зевает, будьте уверены!
А мы… Что ж, мы хапнули уйму денег и могли бы взаправду разбогатеть. Сами виноваты — спустили все до последнего. Конечно, первые два дня мы переживали, шутка сказать — опять нищие. Но потом успокоились, вспомнив о бессмертной силе традиции. Буин все-таки прав. Это повлечет за собой чудовищные последствия. Даже подумать страшно!
Мой кореш схватил меня за руку — я но привычке чуть былo не опустил последнюю монету в автомат с табличкой «Вино». Я вздохнул и сунул медяшку в хлебный автомат. Выскочил тоненький ломтик, мы разделили его поровну и вышли на улицу. Вечерело. Вокруг — ни души. Дул холодный ветер.
Мы шагали, втянув голову в плечи. Со всех перекрестков до нас долетал тоненький печальный голосок — «Господа хорошие!» Тьфу ты, дьявол! Никуда не денешься от этой штуковины. Так уж устроена, что помимо твоей воли лезет и лезет в душу. Мне стало сладко и грустно.
— Косю, друг, не завалялось у тебя монетки, а? Послушать бы…
Он извлек откуда-то потертую медяшку и проворчал:
— Только чтобы это в последний раз!
Тут я впервые хорошенько разглядел «копилку». Аппарат был куда изящнее нашего. Вверху красовалась надпись «Бедным на пропитание и огонек». Бедные — это к нам не относится. Мы не зарегистрированы ни в каких списках.
Поднеся монету к прорези «копилки», я вдруг задумался.
— Чудно получается, — сказал я. — Ведь эту штуку мы с делали. И ящик нашей конструкции, и «Плач» наш, и синтетический голос… Помнишь, как мы бились над концовкой «Благодарю ва-ас!»? А теперь захотел послушать — плати денежки…