x x x
«Дорогая моя дочь!
Пишу тебе и не знаю, огорчит ли тебя это письмо или ты позлорадствуешь, с удовлетворением признав, что я получил по заслугам, ибо своими руками вырыл яму, в которую свалился.
Я пишу тебе это письмо из тюрьмы. Из немецкой тюрьмы. Называется эта тюрьма «Моабит», и она была печально известна даже у нас, в Советском Союзе. Если ты помнишь, вы это изучали в школе, здесь сидел, дожидаясь смертной казни, татарский поэт Муса Джалиль, взятый немцами в плен в годы второй мировой войны. Он написал поэму «Моабитская тетрадь». И еще много героев и мучеников сидело здесь при Гитлере, и красные кирпичные стены мрачных корпусов были последним, что они видели в жизни.
Сейчас здесь сидят евреи. Русские евреи. Те, кто фабриковали поддельные советские документы с целью быстрей получить немецкое гражданство.
Нас не казнят. Не обезглавят. Худшее, что нас ожидает, — принудительная высылка из Германии. Куда? Адрес один: на историческую родину, в Израиль. Куда нас, возможно, доставят в наручниках и под конвоем. В объятия не очень счастливых соплеменников.
Я не оправдываюсь и не ищу у тебя сочувствия. Впервые в жизни я стал на нечестный путь и наказан за это. Вполне заслуженно. Судьба зло посмеялась надо мной. Помрачив мой ум, поставив в один ряд с не лучшими представителями нашего народа, ринувшимися в Германию, чтобы урвать свой кусок от жирного пирога, которым немцы, все еще переживающие комплекс вины, готовы расплатиться с евреями за свои прошлые грехи перед ними. Я стал одним из этого алчного, бессовестного и нечистоплотного стада, в поисках кормушки зацокавшего копытами по немецким мостовым. Под недружелюбными взглядами аборигенов и трудно сдерживаемыми за формальными улыбками презрением и неприязнью властей предержащих.
Наши соплеменники, почуяв слабину у немцев, их осторожность и щепетильность в отношениях с евреями, совсем перестали стесняться и распоясались вовсю. Наглое вымогательство бесконечных субсидий и финансовой помощи в немецких учреждениях, карманное воровство и даже вооруженные грабежи. Евреи, какая-то жалкая горсточка, всего лишь несколько тысяч, такого задали жару этой большой богатой стране, что сколько немцы ни крепились, сколько ни старались закрывать глаза на уголовные проделки своих новых сограждан, дабы не бередить старые раны и не вызвать нежелательного шума в мировой прессе, все же наконец не выдержали и дали команду полиции.
Сейчас мы сидим в тюрьме «Моабит». У нас аккуратные, чистые камеры. Нас кормят питательно и вкусно. Даже предлагают кошерную пищу, кто пожелает. Мы смотрим цветной телевизор. И ждем суда.
На прогулках в тюремном дворе я имею возможность ближе сойтись с моими товарищами по несчастью, евреями, затеявшими авантюру — по фальшивым документам сделаться немцами.
Не у каждого из тех, кто попал вместе со мной в эту тюрьму, есть повод для невеселых аналогий, какой имею я. Я уже раз был в немецком заключении, и немецкие часовые уже охраняли меня. В раннем детстве. В каунасском гетто.
Теперь снова, уже под старость, меня охраняют вооруженные немцы. И снова они решают мою дальнейшую судьбу.
По немецким, да и по всяким иным законам, подделка, фальсификация документов является уголовным преступлением и строго наказуется. Нас поймали за руку. Отпираться бессмысленно. Купленные нами, и за немалые деньги, липовые метрики, советские выездные визы и даже дипломы не выдерживали серьезной проверки. Пока немцы не хотели с нами связываться, все сходило с рук, но стоило им пристальней приглядеться к нам, как все сразу всплыло.
Они даже не поленились пригласить советских русских экспертов из Восточного Берлина, и те без труда определили подделку. И тогда немцы публично ахнули, пришли в изумление. Кого они впустили в страну? А газеты стали смаковать и расписывать делишки русских евреев.
Германия сама же и наказала себя, закрыв перед русскими евреями двери легальной иммиграции. Нелегальный въезд в страну, ложные клятвы и поддельные, фальшивые документы, без которых не стать еврею германским гражданином, произвели печальный отбор: в Германию хлынул в массе своей изворотливый, бесчестный и даже преступный элемент из потока русских эмигрантов. Талантливые и трудолюбивые люди чаще всего брезгливы к уловкам и лжи. Поэтому их-то Германия и не получила. Они осели в Америке, Австралии, где угодно, но не в Германии. А здесь замелькали зубные врачи с поддельными метриками и даже дипломами, карманные воры, не вылезавшие в СССР из тюрем и лагерей, торговцы иконами, фальшивомонетчики и даже мастера мокрых дел.
И их раскормленные, чрезмерно толстые жены, увешанные бриллиантами, как рождественские елки блестками.
А какая-то жиденькая струйка нормальных людей с профессиями и настоящими, а не липовыми дипломами бесследно растворилась, затерялась в толпе.
Немецкими паспортами первыми завладели ловкачи без совести и чести, не желающие работать и прочно севшие на шею германскому государству. Они получают за счет этого государства квартиры и даже мебель, пособия по безработице и социальную помощь. И еще умудряются ежегодно бесплатно ездить на курорты, чтобы развеяться после долгого безделья дома. Им очень нравится в этой стране. Где можно жить припеваючи, ничего не делая. Совершать преступления и не садиться в тюрьму
— немецкая полиция сквозь пальцы смотрит на проделки еврейских воришек. А если какой-нибудь дотошный немецкий чиновник проявит излишнее любопытство, то на него можно разинуть пасть и напомнить нацистское прошлое его самого или кого-нибудь из его родни, и он быстро заткнется и другому закажет связываться с русскими евреями.
Я никогда не думал, что в нашем народе столько наглецов и бездельников, воров и лжецов. Здесь, в Германии, я с этим столкнулся. Получается неверная, искривленная картина. Потому что здесь в концентрированном виде осела вся муть, вся зловонная гуща из советского мусоропровода, направленного выходным отверстием на Запад.
По этим людям, к великому сожалению, окружающие составляют мнение о евреях вообще. Можешь себе представить, какое это прелестное горючее для нового взрыва германского антисемитизма, тихо и стыдливо тлевшего под обломками Третьего рейха! Как, сталкиваясь с этими людьми, читая в газетах об их скандальных делишках, уцелевшие убийцы евреев, бывшие гестаповцы перестают испытывать угрызения совести за свое прошлое.
Особенно нестерпимо режет глаз и слух своим бесстыдством и цинизмом разгул дезертиров и разъевшихся на чужих хлебах домочадцев на праздновании Дня независимости Израиля, который торжественно, чуть ли не со слезой отмечают ежегодно крохотные еврейские общины в немецких городах. И вот те, что бежали из Израиля, не прослужив ни одного дня в его армии или вообще туда не доехав из опасения, что их или их подрастающих сыновей призовут на военную службу, собираются в украшенных израильскими флагами залах, во всю глотку упоенно орут на дурном иврите израильские песни, обжираются даровой кошерной пищей, незаметно потягивая из горлышек бутылок, припрятанных в карманах, русскую водку. А на сцене их упитанные детки на уже недурно освоенном немецком языке декламируют стихи о катастрофе европейского еврейства и о том, что больше эта трагедия не повторится, потому что существует Израиль. В заключение весь зал при мерцающем свете зажженных свечей на меноре громко скандирует:
— В будущем году в Иерусалиме!
Дальше идти некуда. Я один раз присутствовал при таком коллективном лицемерии и бежал из зала, не досидев до конца. Хотя оснований стыдиться я имел меньше других. У меня, по крайней мере, дочь служит в израильской армии, и это хоть как-то смягчает чувство вины, которое я испытываю с того самого дня, как покинул Израиль.
Поверь мне, я покинул Израиль не из трусости. Мне уж давно не дорога моя жизнь, и перспектива умереть от арабской пули не так уж и страшила меня. Скажу тебе больше, глубоко в душе я был готов умереть за Израиль. Такая смерть куда предпочтительней, чем долгое и нудное умирание на чужбине. Я свое прожил. И достаточно перенес. Даже больше, чем положено одному человеку. Конец не за горами. Мы уже едем не на ярмарку, а с ярмарки, как писал Шолом-Алейхем. В этом я не за— блуждаюсь.