Агамемнон посматривал на своих спутников с плохо скрываемым презрением. Вон два Аякса, Теламонид и Оилид, прозванные соответственно Большим и Малым. У Большого обличье льва: грива до середины спины, бурая борода, покрывающая не только щеки и подбородок, но и толстую шею, спускается на грудь, тоже заросшую; он высок и силен, добродушен и глуп. У Малого всего мало - роста, силы, волос (на темени уже плешь), однако ума побольше, чем у тезки, он сладострастник и богохульник. Ахилл, присланный папой Пелеем вместо себя, при сложении атлета имеет детскую мордаху, на щеках румянец, на верхней губе пушок, белокур и голубоглаз, горд и жесток. А это прохиндей Одиссей - рыжий, с асимметричным лицом, чего не скрывала даже чахлая борода; глазом косит, рот кривит; хитер, подлюч и удачлив. И, наконец, Менелай, братишка, неудачник и рогоносец - тот же Агамемнон, только посаженный на более короткие ноги; слабоволен, богобоязнен и вообще трусоват.
Все они недолюбливают друг друга, а вместе - его, Агамемнона, завидуют его могуществу и богатству. Вообще союзнички, надо смотреть правде в глаза, дерьмо людишки, многие вожди, особенно островные, всячески стараются показать свою независимость, лишь формально признают верховенство Микен и при каждом удобном случае начинают качать права. Опора только на пелопонессцев - соседей и родичей: Менелая из Спарты, Диомеда из Аргоса, Нестора из Пилоса, еще трех-четырех... Остальных приходится держать возле себя с помощью кнута и пряника, интриг и посулов. А как оно будет там, под Троей?..
Стал слышен отдаленный лай собак, поднявших какого-то зверя с лёжки и погнавшего его на охотников. Вскоре затрещали кусты, и в их просветах замелькали палевые, в белых крапинах бока ланей. Впереди мчался самец с небольшими лопаткообразными рогами.
- Стреляй! - крикнул Агамемнон брату, у которого лук уже был натянут. Менелай промешкал, и стрела ушла в пространство, с шипением пронзая листву.
- Мазила!
- Один рогоносец пожалел другого! - ухмыльнулся злоязыкий Одиссей. Менелай сверкнул на него глазами, но промолчал. Кругом звенели спускаемые тетивы: дззыннь! дззыннь! Остервенело лаяли псы, ругались охотники, трещали ветки...
- Есть! Попал! - совсем по-мальчишески завопил Агамемнон, на миг забывший о достоинстве гегемона. - Смотрите, я попал!
Лань, отставшая от других, убегающих вглубь леса, словно споткнулась о невидимую преграду, упала на бок, суча ногами и как бы продолжая бег. Микенец подскочил к ней, выхватил из деревянных ножен короткий широкий меч, полоснул по горлу животного, и оттуда ударила тугая алая струя. Из красивого миндалевидного глаза лани выкатилась большая слеза...
Агамемнон, потрясая оружием, торжествующе воскликнул:
- Сама Артемида не смогла бы лучше выстрелить!
Менелай покачал головой.
- Не стоит, брат, обижать богиню! Вспомни участь Ориона и детей Ниобы, которых она покарала....
- А-а, ерунда!
... Когда охотники вернулись в лагерь, выяснилось, что в Авлиду прибыли, наконец, последние из союзников, с самых дальних областей и островов. Довольный и охотой, и приятной новостью Агамемнон назначил отплытие объединенного флота ахейцев на следующий день. Началась погрузка на корабли лошадей, колесниц в разобранном виде, оружия, палаток, продовольствия и прочего. Вождь Авлиды, счастливый оттого, что нахлебники наконец-то уберутся, закатил роскошный прощальный ужин. Спать все легли пораньше, чтобы с рассветом принести жертву Посейдону и выйти в море.
Ветер начался еще ночью, а к утру достиг небывалой силы. Под натиском свирепого Борея гнулись вековые деревья, а молодые ломались, в городке кое-где посрывало крыши с домов, в бухте, где бесновались высокие волны, увенчанные белопенными шапками, многие суда союзников изрядно побились друг о друга, а несколько кораблей затонуло. О выходе в море не могло быть и речи.
Ветродуй продолжался и день, и два, и три... Борей никак не желал угомониться, он только стихал на короткое время, словно оценивая результаты своего труда, и вновь продолжал свою разрушительную работу. Старики говорили, что такого шторма не было в Авлиде лет пятьдесят, а может, и поболее.
Среди местных жрецов разыскали гевданема - «усыпителя ветров» - и потребовали от него укрощения Борея. Немощный подслеповатый старичок, высохший до такой степени, что сам мог улететь, подобно пушинке, от сильного порыва ветра, принялся священнодействовать: развязал принесенный с собой на берег кожаный мешок и, держа его левой рукой, правой начал как бы ловить ветер и как бы складывать его в раскрытое отверстие. При этом он бормотал заклинания и притоптывал ногой. Потом он быстро завязал мешок шнуром и торжественно показал всем раздувшийся кожаный шар. Ветер, словно издеваясь над жрецом, взвыл с особой силой, вырвал мешок из слабых рук старца и унес его в море.