- Сию минуточку, Марсельна!
Гасят электричество в столовой, все расходятся, но в дортуаре продолжается шум: в одном углу девчонки «Хазбулата» поют, в другом вообще хулиганскую, услышанную ещё в поезде:
Там примеряют платья, здесь «с выражением» читают стихи... Из комнаты воспитателей, из-за перегородки то и дело слышится крик: «Дети, тише!» Мало-помалу всё стихает. Еще два-три взрыва хохота в разных концах, вопли негодования тех, кто уже успел задремать, опять крики взрослых: «Дети!!!» - и наконец, устанавливается полная тишина...
У мальчишек-малышек, чей дортуар через коридор от нашего, свои проблемы и свои разговоры. Когда дверь к ним открыта, слышно:
- Вчера хулиган Пашка Тихонов опять отобрал у меня горбушку!
- Дал бы ему по мордасам!
- Ага, дашь ему! Он вон какой высокий, а я вон какой маленький!
- А ты подпрыгни, дай ему в зубы и удирай!
- ... А знаешь, почему Вастепаныч женился на Мариванне?
- Нет. Почему?
- Потому что у неё есть много оловянных солдатиков...
- Вот это смак!
- Дети!!! - рычит воспитатель. - Я сейчас поставлю вас в угол на всю ночь!
Засыпают малыши... Видят, наверное, во сне своих мам и игрушки...
Утро. Звонок к чаю. Все... ну, не все, конечно, но многие встают, идут умываться. После завтрака готовят уроки. А за окном соблазнительно хорошая погода; солнце, морозец, деревья в серебре инея... Слышу, как сам Пушкин шепчет мне: «Пора, красавица, проснись!». Как тут устоишь! В одну сторону летят учебники, в другую - тетради. Надеваем свитера, шапки, шарфы, помогаем воспитателям одеть малышню - и на улицу. Играем в снежки, лепим снежных баб. Бегаем-падаем, кричим-визжим. Потом промокшие насквозь, все в снегу, возвращаемся и ждём звонка к обеду. Аппетит зверский! После обеда настроение падает: пора в гимназию.
Здесь всего три гимназии - одна мужская и две женские - «Зелёная» и «Коричневая»; у девочек из первой прозвище «Гусеницы», у вторых - «Какашки». Порядки здесь строгие: гимназисткам запрещено появляться после 19 часов в театрах, синема, кофейнях и даже просто на улицах. Буде такое случится, установить личность нарушителя проще простого: у всех нас имеются ученические билеты, а в околотках - списки всех учащихся. Мало того, любой житель Владивостока, увидев гимназистку в неположенном месте в неположенное время, может потребовать у неё билет, узнать фамилию, а потом сообщить директору гимназии.
... Нас, колонисток, встретили в гимназии настороженно, за глаза называют: «эти воображули петроградки», хотя поводов мы вроде бы не давали. Особенно старается местная достопримечательность, гордость гимназии Верочка Кедроливанская. Обладательница красивой фамилии, ослепительной внешности, к тому же круглая отличница, очевидно, увидела в нашем появлении покушение на её популярность и начала распространять про нас всякие сплетни. Особенно неравнодушна ко мне, узрев, очевидно, прямую свою противоположность; встречаясь со мною в коридоре, презрительно щурит глаза, поджимает губы и цедит только одно слово: «Ненавижу!».
Говорит в основном о своих женихах и о скором поступлении в Женевский университет. Изредка зачитывает из своего альбомчика дурацкие стишки, вроде такого:
Когда-нибудь я не выдержу и дам и ей коленкой крепкого поджопника!»
Всю неделю девчата ждут воскресенья. Не только потому, что не надо ехать в город на учёбу - по воскресеньям во второреченской колонии балы, точнее, танцы.
Никого не смущало то, что граммофон был старый, то и дело выходящий из строя, иголки тупые, пластинок мало, что не было достойных партнёров и танцевали в основном друг с дружкой, или, как говорят, «шерочка с машерочкой»... А если какую пригласит воспитатель, это уже почти счастье, ведь взрослых мужчин в колонии мало и танцевать они предпочитают с дамами - воспитательницами и медсестрами.