— Тогда вперёд.
Оказалось, что дом был даже больше, чем я себе представляла. Все спальни были на втором этаже, и в каждой имелась собственная ванная. На первом этаже было всё от бильярда до игровой комнаты, от маленькой библиотеки до кухни, размер которой был больше чем вся моя квартира. Мысли о том, как провести дни, заполнили мою голову прежде, чем я успела избавиться от них, как делала обычно.
— Ваш дом прекрасен.
Эштон улыбнулся.
— Спасибо. В течение следующих трёх месяцев это и твой дом. Ты можешь использовать любую комнату. Тебе не нужно проводить всё свободное время, прячась наверху в спальне, — он подмигнул, и я почувствовала трепет глубоко в желудке. Я, может, соврала, сказав, что сделаю это, но это не поможет Доминику. И опять же, он попросту отдал меня.
— Я постараюсь, но на самом деле не знаю, чем занять себя, кроме приготовления пищи и уборки.
— Я уверен ты найдёшь занятие, — он положил руку мне на спину и проводил на кухню и в столовую. Прикосновение было интимным и незнакомым, но он не оставил место для вопросов.
— Давай поужинаем.
Вина за неучастие в приготовлении ужина подавляла меня, но я молчала. Мой желудок сжался в ожидании разрешения. Эштон уже предельно ясно объяснил, что мне не нужно готовить для него, и я решила не рисковать и не расстраивать его старыми привычками. Когда мы дошли до столовой, я увидела, что стол заставлен пищей. Эштон подвёл меня к стулу и выдвинул его для меня. Опять же, я не привыкла к такому. Доминик обычно садился и начинал есть.
— Что будешь пить?
— Я буду то же, что и вы.
Мой ответ был незамедлительным. Инстинктивным. Он шагнул к моему стулу и пальцами приподнял подбородок, заставляя смотреть на него.
— Начиная с этого момента, ты должна принимать свои собственные решения.
Мои глаза закрылись, и голос задрожал.
— Я не уверена, что знаю, как это делать. Разве вы не можете просто решить? Доминик всегда решал за меня.
— Это и есть частью проблемы. Я собираюсь научить тебя делать собственный выбор.
Его прямой ответ дал мне мужество уточнить:
— Почему неправильно то, что Доминик помогает принимать решения? Он учит меня, как быть хорошей женой.
Повисла небольшая пауза, прежде чем Эштон ответил, но когда он заговорил, я отметила тон его голоса, который различала слишком хорошо. Недовольство.
— Это второй раз, когда я слышу это от тебя. Он не учит тебя, Елена, он контролирует тебя — это большая разница. Пока контроль у него, ты остаёшься с ним, и неважно, как плохо он относится к тебе.
— Он неплохо относится ко мне, — прошептала я, потому что многое из сказанного Эштоном имело смысл, создавая в свою очередь множество вопросов, для обдумывания которых у меня тогда не было времени.
— Да неужели? Сколько раз ты плакала из-за того, что он сказал или сделал перед вашим расставанием?
Я сидела, оглушённая тишиной. Доминик заставлял меня плакать по крайне мере три раза в день — большую часть дней даже чаще. На самом деле, я не любила плакать или слушать его оскорбления, но знала, что это будет происходить и дальше, пока я не исправлюсь. Я моргнула и подняла глаза на Эштона, не будучи уверенной, что мне ответить.
— Я думаю, ты только что ответила на мой вопрос. Теперь я спрошу снова, что бы ты хотела выпить?
Я знала, что Эштон не отстанет от меня, пока я не приму решение, поэтому тихо спросила:
— Можно мне бокал красного вина?
Было приятно выбрать что-то самой, особенно когда меня не упрекнули в неправильности выбора.
— Это я могу, — он улыбнулся и подошёл к столику для закусок со стаканами и различными бутылками, и налив два бокала, принёс один мне, после взял свой и сел на стул прямо напротив меня. Мы передавали блюда друг другу, наполняя наши тарелки. Всё выглядело так аппетитно.
— Всё такое замечательное, — сказала я, разворачивая салфетку на коленях.
— Спасибо. Это приготовила Джулия.
— Джулия?
Он улыбнулся.
— Моя экономка. По большей части я сам готовлю для себя вечерами, но иногда, если занят, это делает она. И сегодня я хотел, чтобы вместо готовки у меня было время поговорить.
— Поговорить о чём?
— О чём захочешь.
Эштон передал поднос с курицей. Взяв кусочек, я закончила заполнять тарелку. Комната погрузилась в тишину, я чувствовала знакомый прилив смущения, прежде чем признаться:
— Мы с Домиником никогда не разговаривали.
— Дай угадаю. Он не хочет делать ничего, кроме как поесть, а после заняться чем-то ещё.
Я вздрогнула, когда он сказал «чем-то ещё». Моя сексуальная жизнь — не то, о чём я хотела бы говорить. Возможно, он не её имел в виду, но мои мысли были направлены в эту сторону. С каждым мгновением взгляд Эштона становился более пристальным, глаза темнели, распалялись. Под его наблюдательным взглядом в животе нарастало странное ощущение. Оно было не нежелательным — как раз наоборот, напоминало признание, что его взгляд оказывает на меня физический эффект.
Меня захлестнул стыд. Эштон, должно быть, заметил, так как выражение его лица смягчилось. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но я опередила его.
— Обычно шла игра, которую он хотел посмотреть. Поэтому он всегда ел быстро, чтобы не пропустить её.
— Ты смотрела игры с ним?
— Нет, я должна была убрать всё после ужина, постирать, и приготовить ему обед.
— Так ты была его рабыней.
Я ахнула.
— Нет! Он мой муж, это моя работа — заботиться о нём.
Его брови сдвинулись.
— Но ты работала в закусочной, не так ли?
— Ну, да. Я должна была помогать оплачивать счета.
— Да, он точно тратил свою зарплату на оплату счетов, поэтому он и занял деньги у меня в первую очередь. Господи, Елена, сейчас не 1950-тые. У тебя есть работа вне дома. Это также не работа — заботиться о нём. Что он делает для тебя — это плохое обращение.
— Доминик никогда не поднимал руку на меня, — с презрением ответила я.
— Возможно, он не бил тебя, но чтобы обидеть кого-то, не всегда нужны кулаки.
Комментарий Эштона повис в воздухе, и парень откусил от курицы. Мы ели в тишине, холодная атмосфера резко контрастировала с более ранней лёгкой беседой, и всё это время я сидела и переваривала его слова. Голос в моей голове, который я не слышала долгое время, кричал мне, что Эштон прав. То, что Доминик делал и продолжал делать по отношению ко мне, не имело ничего общего с любовью. Это было искажено и ошибочно.
Этот голос был тих на протяжении нескольких лет. Когда мы только поженились, я хотела порадовать моего нового мужа, так что было легко отодвинуть эти мысли в сторону; убедить себя в том, что я довольна своей ролью. Мне нужно было быть хорошей женой, а я не могла сделать этого, если бы позволила голосу осуждать меня. Но сейчас голос вернулся, и из-за того, что Эштон озвучивал мысли, которые я с таким усилием избегала, становилось всё труднее и труднее игнорировать его.
— Елена?
Я подняла глаза. Эштон закончил с едой, но всё, что делала я, это гоняла еду по тарелке. Он поставил бокал и откинулся на спинку.
— Хочешь поговорить об этом?
Это ощущалась неправильно, словно разговаривая с Эштоном, я предавала Доминика, так что я продолжила ковырять еду, на этот раз заставив себя съесть немного. Уголком глаза я заметила, что Эштон ждёт. Что-то подсказывало мне, что он не опустит эту тему. Можно ли считать это предательством, если именно из-за Доминика я оказалась в этой ситуации?
— Почему бы тебе сначала не доесть и не допить. Потом поговорим.
Возможно, это прозвучало как предложение, но то, как Эштон преподнёс его, дало мне понять, что он не собирается принимать «нет» в качестве ответа. Я подняла бокал к губам и помедлила.
— С тех пор, как я встретила вас, кажется, вы всегда пытаетесь напоить меня.
Глаза Эштона расширились.
— Ты только что сказала колкость?
Откуда это взялось?