От мощного маха крыльев две молодые одинокие яблоньки согнулись до земли, а мне самой пришлось уцепиться за каменную кладку бывшего фонтана. Не просто и минуты, как я осталась снова одна. В летней беззвучной тишине, накрывшей двор было что-то по-настоящему жуткое. Ни шороха, ни крика птиц, даже собственного дыхания я не слышала.
Медленно я дошла до неприметной двери, что вела в главный дом, но даже коснуться не сумела. Стоило протянуть руку, как та натолкнулась на невидимую преграду, полыхнувшую рунами в месте касания.
Это было даже хуже, чем давящая тишина.
Меня заперли. В месте, где нет ни замков, ни решеток, ни даже дверей, устроив внутри ромашковое поле и игрушечной красоты домик. Страх был так силен, что я промчалась обратно во флигель, открыла окно и едва не вывалилась в пресловутое ромашковое поле.
Ах, да… Не вывалилась я, потому что всем телом уперлась в искрящуюся золотыми письменами стену. Возможно, что и ромашки не настоящие. И кресло, и кровать.
И Анвар, живой, теплый, с воодушевлением меняющий мир вокруг, тоже был обманом.
Ударив напоследок невидимую стенку, я сползла с оконного проема и в изнеможении упала на софу. Накатили привычные слабость, жар, легкая дрожь в теле, под веками поплыли разноцветные круги. Очнулась только когда за окном завечерело.
На столике рядом с софой стоял поднос с чем-то невероятно вкусным даже на запах. Мясо, овощи, отдельный вазон с мармеладом, масленка и небольшой чайничек. Неподалеку суетилась прислужница, застилая кровать.
— Добрый вечер, — обозначила я свое присутствие, и прислужница испуганно подпрыгнула.
Ко мне развернулась… буквально машина для убийств, обряженная в кокетливый передник и белый чепец. Плечи во, кулачищи во, грудь тоже ничего, широкая. Вылитый красноармеец, хоть сейчас на плакат, если бы не восковая бледность.
— Как вы меня напугали, вейра, — призналась горничная грудным басом, прижав ручищи к плоской груди.
— Простите, — извинилась машинально и тут же подскочила на кровати.
Я не одна! Со мной будет хоть одна живая душа! А то, говорят, люди с ума сходят от одиночества. Я бы, конечно, не сошла, поскольку одиночество — лучшее изобретение человечества, но вот ограничения в пространстве меня откровенно пугали.
— Как выйти в сад? — я махнула рукой на окно, за которым стелились кружевом ромашки.
— Это невозможно, вейра, здесь установлен пространственный ограничитель, — искренне опечалилась горничная. — Там и поля нет.
Она поймала мой недоуменный взгляд и тут же пояснила:
— Там обрыв, поэтому мы видим только иллюзию. Этот флигель стоит на самом краю, поэтому ограничитель устанавливал еще дедушка нашего герцога, а вейр Анвар усовершенствовал. Раньше-то ограничитель был непрозрачным, тут стоял вечный туман, а наш герцог сумел его превратить в ромашковое поле. Он необыкновенно талантлив.
Последнее она произнесла с придыханием, в восторге закатив глаза.
Фыркнув и задвинув гордость подальше, я придвинула тарелку и принялась за поздний обед. Ничьи таланты мне аппетит испортить не способны, я последний раз ела ранним утром и совсем немного. Горничная продолжала щебетать басом про как здесь красиво, тихо, природные красоты, а что до ограничителя, так зачем вам обрыв? Сигать вниз с такой высоты — грех великий, можно и чешую содрать и когти обломать, а вы, вейра, чего доброго голову сломите.
Следующий час я потратила на выяснение условий существования.
Мне было можно гулять по тюремному садику хоть до утра, брать любые ракушки с лекциями и книги. Были разрешены хобби вроде вязания крючком или вышивки и рисования, выбор одежды по каталогу, кулинарные изыски и даже драгоценности. Я даже могла запросить учителя по некоторым дисциплинам, но только в формате общения по артефакту, без личного контакта.
Запрещено было все остальное.
Попытки выйти за периметр ограничителя, попытки взломать ограничитель, попытки заговорить с другими прислужницами или обитателями дома, попытки обозначить свое присутствие, всячески подпрыгивая и танцуя перед прозрачной завесой.
Как я поняла, проход к флигелю в главном доме был запрещен, но при желании любой мог случайно или нарочно забрести ко мне в застенки. Незнакомого лица мне надлежало бояться больше атомной войны и при его появлении прятаться в кустах и других садовых насаждениях, потому что виноватой в раскрытии инкогнито виновата все равно буду я. Лицо-то может оказаться высокопоставленным, как его накажешь?
Несмотря на неутешительные данные, настрой у меня был боевой. Я просто знала, что выберусь. Неволя не для меня.