— Из-за тебя мама теперь не говорит, — сестра уставилась на меня с ненавистью. — На мне нет ме-е-етки… — передразнила она. — Все, что ты могла в своем положении, это броситься к нему в ноги и просить взять тебя хоть рабыней на кухню, котлы мыть.
Брат хмыкнул. Он не уважал ни меня, ни маму, переняв привычки отца, разве что с Лале считался, да и то вынужденно. Лале была хороша в магии.
— Рабство запрещено трехсоюзной конвенцией, а котлы чистят кухонным артефактом. Это изобретение вековой давности, Лале.
Сестра вытаращилась на меня в немом изумлении, а у брата кусок яблоко выпал изо рта. До этого дня я возражать не смела, но теперь не было смысла быть послушной и тихой. Меня изобьют в любом случае. Кто-то должен ответить за сорванную свадьбу.
Отец предсказуемо отвесил мне новую пощечину. А уж когда мы выбрались из кареты, и вовсе вошел в раж. Наученная опытом своего мира, я просто свернулась улиткой, прикрыв голову руками и защищая живот.
Надо просто потерпеть. Отец уже изрядно набрался по дороге домой, поэтому быстро выдохнется. Просто… потерпеть, переплавить душевную боль в физическую. Забыть о черных омутах глаз, о ледяном «должен взять за себя это», выть от боли в сломанной руке, а не от боли в сердце.
Все закончилось так резко, что я не сразу поняла. Только что меня обожгло огненной магической плетью, а вот уже все затихло — и ругань, и удары.
— Что здесь происходит?
А я думала, хуже уже быть не может. Оказывается, может.
С трудом расцепив руки, я кое-как поднялась, опираясь на здоровую ладонь и с ужасом уставилась на вернувшегося герцога Анвара, сияющего в вечерней темноте золотом еще не сошедшей после оборота чешуи. Он бросил на меня один короткий взгляд и, казалось, вобрал глазами за один миг мои синяки и раны.
— Извольте не вмешиваться, ваша Светлость, — отец хмуро испарил плеть. — Ваши дела здесь закончены, а со своими я сам разберусь.
Рядом с герцогом он смотрелся смешно. Круглый, раздувшийся от собственный важности провинциальный драконир, который последний раз оборачивался лет двадцать тому назад. Но деньги… деньги придавали ему вес.
— Согласно закону, Пустые содержаться в пансионате драдеры Глок. Им не место среди драконов.
— Но… — глазки у отца забегали. Возражать открыто он боялся, но соглашаться не хотел. — Моя дочь еще мала, ее магия непременно проснется, ваша Светлость.
В глазах у меня потемнело. Про пансионат я слышала много, но ничего хорошего в этих слухах не содержалось. Формально в пансионате Пустых содержали пять лет, по истечении которых возвращали в семью. За это время их обязались научить управлять теми крохами магии, что были им подвластны, а также постичь примитивные дисциплины, чтобы не быть обузой своей семье.
Шитье, домоводство, кухня, история и письмо. Минимальные знания, которые на самом деле готовили драконицу стать обычной веей. Вот только количество счастливиц, закончивших пансионат, по неведомым причинам было втрое меньше, чем поступивших. И я, к сожалению, знала одну выжившую Пустую, сумевшую закончить пансионат.
Старая Калахне жила отшельницей на краю Маранского леса. Ее не любили, но не гнали. Знала Калахне травы и зелья из трав, да непростые зелья и травы. Не от простуд и телесных недугов лечила она, а от горечи сердца, от тоски, от ненависти, от любви. Шли к ней вереницей, кто тайком, а кто открыто. Никому та не отказывала, ни высокорожденному дракониру, ни простой вее.
Я была лишена предрассудков драконьего мира, и часто осаждала ее расспросами, но та только посмеивалась скрипучим смехом.
— Не надо тебе того горя знать, девонька. Твоя судьба за крылом у дракона.
Говорю же. Калахне только в травах понимала, а в драконах — ни бельмеса. Только раз обмолвилась, что Пустые для драдеры Глок всего лишь экспериментальный материал, а выжившие сами не рады вымоленной жизни.
— Мне всего полвека минуло, а посмотри я какая, — посмеивалась Калахне.
И верно, что такое полвека для полноценного дракона? Одна шестая от человеческой жизни, полной радости полета, огня, магии. А у старой лекарки тело ссохлось, как у мумии, глаза выцвели, побелели волосы, только рот был полон зубов — острых, белоснежных.
Я не хотела становиться коричневой и морщинистой подобно Калахне, и не хотела умирать. Неужели я получила второй шанс на жизнь лишь для того, чтобы потерять ее снова?!
— Папа, пожалуйста, ты ведь видел старую Калахне, — умоляюще потянула его за рукав праздничного камзола. — Они сделают меня такой, если я вообще выживу.
Отец уставился на меня со знакомым уже изумлением. Раньше я ни о чем его не просила, и первой не заговаривала. Вместо ответа отец с усилием вырвал руку.