Все они подняли головы при виде Уинтона. Двое встали, а третий, пожилой, почтенного вида мужчина, остался сидеть.
Пожилой китаец прямо посмотрел на Дорана Уинтона, и глаза их встретились.
— Ладно, Лэун, ты выиграл! — сказал Уинтон. — Вот уж не ожидал встретить тебя в Англии.
— Я приехал, мистер Уинтон, — ответил китаец, — за тем, что принадлежит мне.
— Это вопрос спорный, — заметил Уинтон, — но ты сделал умный ход, похитив мою жену. Ты не причинил ей зла?
В последних словах прозвучала угроза, и Лэун ее услышал.
— Она в безопасности, мистер Уинтон, — отвечал китаец. — Цело пи то, что ценнее одной или даже дюжины жен?
— Я понял, что тебе надо, — сказал Уинтон, — и принес это с собой, но сначала я должен увидеть свою жену и убедиться, что она жива и здорова.
— Я глубоко унижен недоверием вашей чести ко мне, — прошипел китаец с почти издевательской любезностью, и в глазах у Дорана вспыхнули искры гнева.
— Ты никогда не давал мне оснований доверять тебе, — сказал он, — и отлично понимаешь, почему я не доверяю тебе сейчас.
Он взглянул на Чанга, который стоял, прислонившись спиной к стене, и держал какой-то довольно большой сверток. В правой руке у него был пистолет, направленный на Лэуна.
На мгновение настала тишина. Двое китайцев встали радом друг с другом и смотрели на Лэуна, ожидая указаний.
Лэун неожиданно рассмеялся.
— Всегда у вас козырь в рукаве, мистер Уинтон!
— Возвращаю комплимент, — сухо проговорил Уинтон. — Ну, так где же моя жена?
Лэун кивнул, и один из его телохранителей отодвинул бисерную занавеску.
Уинтон направился туда. Остановился возле занавески и сказал:
— Я уверен, что Чанг справится, но на всякий случай имейте в виду, что если его здесь не окажется, когда я. вернусь, то у меня тоже есть пистолет.
Не дожидаясь ответа, он последовал за китайцем по длинному проходу. Шел и молил небеса, чтобы риск не оказался напрасным.
Единственное, что имело значение, это спасение Эйлиды.
Эйлида испытывала все более сильный страх.
Время явно шло к вечеру, солнечный свет слабел. Очень мало воздуха проникало в комнату через окно. Эйлиду мучила жажда, но никто не заходил к ней с тех пор, как ее заперли здесь.
Она присела на низкую кровать; напряжение не отпускало ее, и Эйлида только и могла, что слушать и молиться, чтобы Доран чудом спас ее.
Издали доносились какие-то голоса, должно быть, из опиекурильни; Эйлида была уверена, что и тошнотворно-сладкий запах проникает к ней в комнату оттуда же. От этого запаха становилось все труднее дышать, и Эйлида молилась все жарче, чтобы ее освободили до наступления темноты.
«Спаси меня, Доран… спаси!» — без устали повторяла она про себя.
Потом она вдруг испугалась, что он вообще не намерен ее спасать… или не захочет платить назначенный выкуп.
Где-то в глубине сознания сохранились слова отца: «Никогда не следует платить похитителям или шантажистам — это лишь побуждает других преступников подражать им».
Что, если Доран придерживается таких же принципов и, станет грозить китайцам возбудить против них дело в суде? Ведь на это уйдет немало времени.
К тому же она была убеждена, что ему неизвестно, где ее прячут. Китайцы предложат Дорану оставить выкуп в условленном месте или назначат ему тайную встречу. Возьмут у него деньги, а ее не освободят.
Что же ей делать? Господи, что ей делать?
Она была достаточно разумна, чтобы не кричать и не биться о стены, — никто на это не отзовется, меньше всего те, кто дурманит себя в опиекурильне. А китаец с косой или его товарищ силой заставят ее молчать.
Надо только молиться и ждать.
Эйлида закрыла лицо руками и подумала, какое счастье было скакать вместе с Дораном на его великолепных лошадях.
Как замечательно было спорить с ним за обедом о вещах, которые ей раньше ни с кем не доводилось обсуждать, разве что иногда с отцом.
Доран очень начитан и при этом опирается на свой большой жизненный опыт.
«Ну почему я не попросила его рассказать мне о себе?» — сожалела Эйлида.
Думал ли он о ней, возвращаясь сегодня в Лондон? Скорее всего нет, ведь ему нужно было править лошадьми и сосредоточиться на этом. И вдруг каким-то незаметным, коварным образом к Эйлиде вновь подкралась мысль о любви Дорана к некой неведомой красавице.
Мысль об этой другой, не похожей на нее женщине причинила ей почти физическую боль в сердце.
Эйлида не спрашивала себя, почему у нее болит сердце, оно просто болело, и все. Болело и делало ее еще несчастней.