Хонор открывает рот, чтобы что-то сказать, но слова не идут с языка.
— Он прав, — говорит Лайл. — Ты спасла нас.
— Как? — слабым голосом спрашивает Хонор.
— Разве это не очевидно? — Кил говорит с недоверием. — Мы снова вместе. Мы — семья. Ты снова сделала нас семьёй.
— Но… вы трое всегда были…
— Мы не всегда были семьёй. — Я размышляю, как это объяснить. — Мы были скорее товарищами по несчастью. Мы помогали друг другу пережить детство, но это никогда по-настоящему не покидало нас. Мы никогда не могли по-настоящему освободиться, пока не появилась ты.
— И теперь мы смотрим вперёд, а не назад, — добавляет Лайл.
Хонор берёт меня за руку и сжимает её.
— Я тоже жила прошлым, — тихо говорит она. — Я так крепко держалась за воспоминания о своей матери, потому что думала, что она — это всё, что у меня есть. Теперь я знаю лучше.
Я поглаживаю её по руке, крепко прижимая к себе. Хонор придвигается ближе, и низ её брюк задирается, открывая татуировку на лодыжке. Протянув руку, я легонько провожу по ней кончиком пальца.
— Ты обратила внимание на птиц, выгравированных на дереве над нами? — я киваю в сторону деревянных планок, которые обрамляют край сводчатой крыши.
Хонор кивает.
— Они красивые.
Хотя сейчас слишком темно, чтобы как следует разглядеть их, на гравюрах изображены несколько птиц, парящих в облаках.
— Мы специально сделали их из-за этого, — я дотрагиваюсь до её татуировки.
Хонор выглядит озадаченной.
— Я думала, это воробьи, которые напоминают вам о нашем времяпрепровождении в клубе «Скарлетт».
Килиан тихо смеётся.
— Мы вряд ли забудем ту неделю в ближайшее время. Особенно учитывая, что мы продолжаем воспроизводить самые пикантные моменты.
На этот раз я не в шоке.
— Птицы на твоей татуировке в клетке. Мы вырезали птиц на дереве, чтобы напомнить тебе, что теперь ты свободна. Никто и никогда больше не сможет тебя удержать.
Хонор приоткрывает рот, когда смотрит на меня.
— Свободна?
Я нежно целую ее в висок.
— Да, милая, ты вольна жить своей жизнью так, как тебе хочется.
— Но… но… птицы в клетке представляют не меня. Или не только меня, — поясняет она, пока я гадаю, к чему она клонит. — Их четверо. Они представляют нас.
В воздухе повисает потрясенная тишина. Затем Лайл говорит то, что, вероятно, у всех нас на уме.
— Но у тебя была эта татуировка ещё до того, как мы встретились с тобой в клубе «Скарлетт».
— Да, у меня она была, — Хонор смотрит на него затуманенными глазами.
Килиан встаёт и подходит к ней.
— Подожди. Ты хочешь сказать, что сделала татуировку, изображающую нас четверых, ещё до того, как встретила нас снова? Когда ты не была уверена, что когда-нибудь увидишь нас снова? — он гладит её шелковистые волосы, глядя на неё сверху-вниз.
— Да.
Лайл опускается перед ней на колени.
— Почему?
— Потому что я так по всем вам скучала, — отвечает Хонор. — И я знала, что не я одна оказалась в ловушке. Когда мы были детьми, мы все были в ловушке, — её голос полон эмоций, и она прочищает горло. — Я надеялась, что однажды мы все будем свободны… и что однажды мы встретимся снова.
— Похоже, твоё желание исполнилось, — хрипло произносит Лайл.
— О нет, — говорит она. — Нет, я получила гораздо больше, чем хотела, — она встаёт и смотрит на птиц на столбах над нами. — Мы свободны. И мы вместе.
— Похоже, наше желание сбылось, — говорю я, прижимаясь к ней. Лайл встаёт и обнимает её спереди. Кил целует её в шею с другой стороны.
— Я люблю вас, ребята, — говорит Хонор, пытаясь обнять нас всех сразу.
Три голоса говорят ей, что мы тоже её любим.
Я говорю это от всего сердца, и я знаю, что мои братья тоже так думают.
Иногда самое несовершенное начало приводит к счастливейшему концу.
Бонусная глава
Хонор
Три года спустя
— И как же это сработает? — спрашиваю я, присаживаясь на краешек кровати в нашей огромной спальне. Примерно через полгода после начала моего пребывания в Монтгомери-Хаусе мы решили оборудовать три спальни, чтобы всем нам было комфортно. Здесь есть абсолютно всё, что нам нужно, включая огромную кровать, которая подходит всем нам.
— Ты нам скажи, — говорит Нейт. Одетый только в чёрные боксеры, сидящий, расставив ноги и подперев голову рукой, он напоминает мне скульптуру под названием «Мыслитель».