— Вон из класса, вы, трое! Отнесите эту записку директору — он с вами разберется.
Чего все боялись в школе, так это ремня. Если ты очень плохо себя ведешь и тебя отсылают к директору, ты получишь ремня. Дети, мальчики и девочки, даже те, кто был очень храбрым, выходили из кабинета директора в слезах. Некоторые так рыдали, что их отправляли домой, тогда как самые храбрые сдерживали слезы.
Ожидание под дверью директорского кабинета после того, как мы отдали записку его секретарю, стало самым отвратительным моментом моей школьной жизни. Мы с Лизой и Менди были в ужасе: что такое ремень? Насколько страшным может оказаться это наказание? Мы не осмеливались взглянуть друг на друга, чтобы не заплакать еще до встречи с директором.
По прошествии отрезка времени, что показался нам вечностью, дверь отворилась. Я никогда не разговаривала с нашим директором, мистером Марсденом. Он говорил со сцены на собраниях, но никогда не заходил в классы, и мне еще ни разу, вплоть до этого момента, не доводилось видеть его так близко. Директор выглядел усталым и почти не смотрел на нас, когда сурово произнес:
— Входите. Я получил записку от вашего учителя. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Все молчали, потом я пискнула:
— Простите, сэр.
Директор на мгновение остановил на мне взгляд, а потом открыл ящик стола перед собой и достал тонкий кожаный ремень примерно такого размера, как большие линейки, которыми мы пользовались на математике.
Это и был пресловутый ремень. Я не переживала: меня били гораздо более опасными предметами. Когда директор сказал:
— Выставьте вперед левую руку, — я без малейших колебаний протянула свою.
Такое наказание меня не могло испугать, и, конечно же, когда ремень полоснул по ладони, мне не было больно, лишь немного щекотно. Не сравнить с ощущением на щеке после того, как мать избивала меня.
Мистер Марсден прошел мимо меня, и, пока я недоумевала, почему все поднимают вокруг этого такой шум, послышалось «хлысть!» и Лиза расплакалась. Директор подошел к Менди, которая спрятала руку за спину. Он потребовал:
— Я сказал, выставь вперед левую руку!
Рука Менди дрожала, даже мне это было видно. Мне хотелось сказать директору: «Зачем вы это делаете? Не бейте ее, она ведь достаточно напугана». Но мистер Марсден поднял руку и — хлысть! — Менди вскрикнула от боли.
Директор отвернулся и, отпуская нас, бросил через плечо:
— А теперь возвращайтесь в класс. Я не хочу видеть вас здесь снова.
Мои одноклассницы держались за ладони и хныкали, поэтому я громко, за троих, сказала:
— Да, сэр, — и вслед за девочками вышла из кабинета.
На перемене вокруг нас толпился весь класс.
— Как это было? Ремень большой? Очень больно было, да?
Лиза и Менди показывали остальным красные отметины на руках, но потом Лиза повернулась и посмотрела на меня.
— Сэм не было больно. Она не плакала, и вообще ничего такого.
Наступило молчание, и все посмотрели на меня. Обычно люди смотрели на меня, только когда смеялись и тыкали пальцем, но теперь все было по-другому: одноклассники взирали на меня с благоговейным ужасом. Еще никто и никогда не мог сдержать слез, когда получал ремня, даже самые взрослые и храбрые мальчики.
До конца того летнего триместра никто не потешался над моим заиканием или одеждой.
Мне было почти одиннадцать лет, и я начала вместе с Меной посещать Форестскую общеобразовательную школу в Хобуше, Уолсолл. В конце летних каникул мать взяла меня на «блошиный рынок», чтобы купить мне форму. Там была палатка, в которой продавали одежду для средней школы. Мне ужасно не понравились эти вещи, потому что от них пахло старьем и плесенью, к тому же за соседним прилавком продавали чудесное мыло и другие ароматные товары — именно их мне хотелось бы купить.
Теперь школа находилась дальше, поэтому, чтобы попасть туда вовремя, мы, как Сайбер и Тара, уходили из дому в восемь часов. Поскольку это означало больше времени вне дома в начале и в конце дня, я была рада удлинившейся прогулке. Однако поскольку большинство новых одноклассников не ходили со мной в младшую школу, уважение, которое я заслужила после случая с ремнем, не перешло со мной в старшие классы, и я снова стала посмешищем, девочкой, которую могли запугивать и обижать все кому не лень.
Но я еще с младшей школы научилась справляться с этим. Я знала, что никто из родственников за меня не заступится, — Мена по-прежнему старалась привлекать к себе как можно меньше внимания, как в школе, так и дома, — поэтому, вместо того чтобы спорить с забияками, я соглашалась с ними: «Моя одежда ужасна, так ведь?» — и они оставляли меня в покое, потому что меня неинтересно было дразнить.
Я была одной из лучших по большинству предметов и хорошо справлялась на уроках. Мне легко давались естественные науки, математика и география, и я по-прежнему читала все, что попадалось в руки. В обеденный перерыв я ходила в библиотеку и засиживалась над любыми приключенческими произведениями, какие только удавалось найти, будь то «Нэнси Дрю» или «Остров Сокровищ». Я также прочитала всю серию книг «Моя непослушная сестренка». То были мои любимые истории, и мне хотелось оказаться на месте девочки-рассказчицы, потому что ее постоянно обнимала мама. Я всегда надеялась, что объятия матери станут мне наградой, но этого так и не произошло. И все же я так радовалась, когда дочитывала книгу до конца, это дарило такое приятное ощущение достижения цели, и мне никогда не приходило в голову, что моя мать должна бы немного больше походить на матерей из этих историй, — я прятала это чувство за удовольствием от прочтения книжки.
В школе никто не интересовался, почему моя мать никогда не приходит на самодеятельные концерты или на открытые уроки, почему она никогда не пишет заявления об освобождении от уроков физкультуры или почему она ни разу не приходила побеседовать с моими учителями. Я избегала уроков физкультуры, так как мать говорила, что у меня кривые ноги и мне не хотелось переодеваться в спортивную одежду, потому что тогда это все заметили бы. Я продолжала пропускать эти уроки, подделывая подпись матери на заявлениях, которые сама же и составляла. Если у нас заменяли урок, что случалось пару раз за триместр, меня могли спросить, почему заявление написано моим почерком, но я отвечала, что мать не умеет писать по-английски. Таре и Мене уже приходилось решать эту проблему, поэтому, когда появилась я, никому, кажется, не было дела до наших домашних порядков. Я постепенно теряла уверенность в себе. Я старалась казаться невидимой, и в школьном дворе, и на уроках это срабатывало. Поскольку я никогда не причиняла беспокойства учителям, меня практически не замечали. Мне удалось проскользнуть через эти годы незаметно.
8
То был обычный день. Мать избила меня за то, что роти, которую я готовила ей к ужину, подгорела. Она ударила меня по голове и больно ткнула в спину со словами:
— Думаешь, я буду это есть?
Я принесла ей другую роти, а сама вернулась в кухню и съела подгоревшую, чтобы проучить себя.
Тем вечером я легла спать с головной болью и болью в спине. Я чувствовала себя еще более изнемогшей, чем обычно, хотя следовало бы находиться в радостном предвкушении, потому что через два дня мне должно было исполниться одиннадцать лет. Я лежала на кровати и думала, какое загадаю желание и как зажмурюсь, когда буду проговаривать его про себя, и не стану никому рассказывать, чтобы оно сбылось.
На следующее утро я проснулась поздно, потому что было воскресенье. Я чувствовала себя усталой, спина затекла и болела при каждом движении. Мена встала раньше меня, что случалось очень редко.
— С тобой все в порядке? — спросила она.
— У меня болит спина, — ответила я, ощущая свое тело негнущимся и болезненным.
Тара проснулась и, сидя на постели, протирала глаза. Прошлой ночью она, как обычно, забралась на свою кровать на первом этаже и обнаружила, что Салим ее описал. От души выругав Салима («Не смей больше сидеть на моей кровати, слышишь, я оставлю там привидение! И если зайдешь в мою комнату, оно заберет тебя навсегда, понятно?»), отчего пятилетний мальчик до смерти перепугался, Тара поднялась к нам в спальню. Это означало, что я должна перебираться на кровать к Мене и толкать ее, спящую, чтобы освободить для себя немного места. После того как Тара в своей обычной хамской манере разбудила меня, я плохо спала. Тем не менее я смогла сесть и опустить ноги на пол.