— С ума сошла? — шикнула она и удивленно на меня посмотрела. — Там темно! Я не пойду на улицу, и ты лучше не ходи. Тебя заберет привидение.
Я вспомнила, как легко было напугать Мену страшилками, которые мы с Амандой придумывали в детском доме, поэтому просто сказала:
— Привидений не бывает.
Сестра помолчала, а потом произнесла:
— Мать накричит на тебя, если будешь шуметь.
— Она спит внизу?
— Да. Я уже говорила. Она очень устает, когда поднимается по ступенькам.
— Ах, Мена, пожалуйста, пойдем со мной!
Но она отказалась. Тогда я собрала в кулак всю свою волю и пошла сама. В доме было тихо, но свет еще кое-где горел, и я могла разглядеть, куда иду. Я как можно тише спустилась по лестнице и прошла через кухню, не издав ни звука. Чемодана нигде не было видно. Я открыла заднюю дверь и оставила ее так; на улице было темно и тихо, за исключением приглушенного шума машин, доносившегося издалека. Я уже не чувствовала себя такой храброй. Дверь туалета я оставила открытой и, справившись как можно скорее, опрометью бросилась в дом, плотно закрыв за собой дверь в кухню; меня почему-то бросило в дрожь, и я тихонько пробралась к кровати.
— Привидение тебя все-таки не забрало, — сказала Мена, когда я легла рядом с ней. Я была рада, что не одна на кровати, потому что в этот день произошло много странного.
— Нет, я же говорила, что их не бывает, — отозвалась я, надеясь, что в моем голосе больше храбрости, чем в сердце.
Я пыталась как можно меньше шевелиться, не думать, как матрас выглядел при дневном свете. Я надеялась заснуть, но Мена еще долго ворочалась. Первый день в семье оказался совсем не таким, как я ожидала, — быть может, завтрашний будет лучше. Я подумала о тетушке Пегги и о том, что она сказала. Я буду хорошей девочкой, и тогда они меня полюбят.
4
Той ночью мне приснился сон, странный сон: я пошла гулять в Чейз и заблудилась. Я оказалась в заболоченной части леса, было светло, но я только стояла и думала, как попасть домой, в то время как запах сырости наполнял мои ноздри. Потом Мена зашевелилась рядом со мной, и я внезапно проснулась; запах остался, но, вместо того чтобы лежать в своей уютной кроватке и смотреть на лица поп-звезд, улыбающихся мне со стен, я оказалась в грязной комнате в этом странном доме. Я понятия не имела, который час, но на улице было уже светло. Какое-то время я молча лежала, в доме стояла полная тишина, поэтому я закрыла глаза и снова заснула.
В следующий раз я проснулась от того, что меня во сне толкнула Мена; она лежала рядом со мной, свернувшись калачиком, и крепко спала. Я не стала будить сестру. Свет проникал сквозь тонкие занавески, и я увидела, какая неопрятная у нас кровать, какие жуткие стены. Я все еще радовалась, что переехала к своей семье, но убогость дома стала для меня разочарованием; мне представлялось, что они живут в куда более красивом месте, и это обстоятельство — даже в большей степени, чем холодный прием вчера, — делало меня несчастной.
Я вспомнила, что сегодня воскресенье, и мне стало интересно, пойду ли я в церковь. Похоже, нет, потому что все еще спали. А что там, на улице и в домах напротив? Я осторожно перелезла через Мену, соскользнула на пол и выглянула из-за занавески. Все окна, которые попали в поле моего зрения, были зашторены. Неужели здесь никто не ходит в церковь?
Я услышала шум за спиной — открылась дверь одной из спален. Никто не зашел к нам в комнату, чтобы сказать, что пора вставать и умываться, а шаги послышались уже на лестнице, и я собралась было тоже выйти из комнаты, однако Мена подняла голову с подушки и спросила:
— Ты куда?
— Вниз. Мне нужно в туалет.
Она простонала:
— Не ходи пока. Если ты появишься внизу, мне тоже придется вставать.
Почему она не хочет вставать? Еще одна загадка. Я вернулась к кровати и легла рядом с сестрой.
— Который сейчас час?
— Понятия не имею. Рано. Послушай, я встаю, когда в доме напротив открывают шторы. Они открыты?
— Нет, пока нет.
— Тогда поспи еще.
— Я не могу.
Я снова села и хотела было спросить Мену, почему мне нельзя спуститься, но Тара крикнула из-под одеял:
— Заткнитесь, обе! Я пытаюсь поспать!
Я посмотрела на Мену. Та сделала большие глаза, перевернулась на другой бок и снова уснула.
Я осталась сидеть и, скучая, поглядывала на щель между занавесками, пока в доме напротив не открыли шторы.
Я подскочила.
— Наконец-то шторы открыли, пора вставать!
Мена снова застонала. Тара огрызнулась:
— Что тебе неймется? Спи. Почему тебе так не терпится встать?
— Мне нужно в туалет. — Мне было все равно, что скажут сестры, я пошла к двери. — Я спускаюсь.
Внизу я нашла маму, сидевшую на канапе рядом с Салимом. Мать подняла на меня взгляд, и я радостно поздоровалась, но она никак не отреагировала, и я пошла дальше, на задний двор. Пол маленького туалета был холодным, и у меня по коже побежали мурашки. Сидя в уборной, я осмотрелась и увидела, как там грязно; там было мрачно даже при свете дня. Я надеялась найти свой чемодан и достать оттуда тапочки, потому что пол был жутким. Я открыла дверь, собираясь пройти в кухню.
Тара протиснулась мимо меня со словами:
— Что там можно так долго делать?
— Я только что зашла, — начала я, но Тара молча захлопнула за собой дверь.
Я на цыпочках вернулась в теплую кухню и вытерла грязь со ступней.
Ханиф стояла у плиты и пекла круглые оладьи — роти, поправила я себя — на открытом огне печи. Я наблюдала, как она снова и снова переворачивает роти; она все время отдергивала перепачканные мукой руки от пламени. У меня заурчало в животе, но я не знала, как спросить у Ханиф, можно ли мне поесть. Рядом не было мисок или каши, на которые я могла бы показать, и я понимала, что, даже если обращусь к Ханиф очень вежливо, она не поймет. Поэтому я дождалась возвращения Тары и спросила ее:
— Прости, пожалуйста, можно я позавтракаю? Я очень проголодалась.
— Что? — отозвалась она.
— Я голодна.
Ханиф что-то сказала, Тара ответила и повернулась ко мне:
— Будешь гренки?
— Да, пожалуйста.
— Вон хлеб. — Тара показала на полку. — Дай его сюда.
На полке лежал пакет с нарезанным белым хлебом, и я передала его Таре.
— Теперь открой его. Я не собираюсь все за тебя делать, — сказала она.
Мне никогда еще не приходилось открывать пакеты с хлебом, и я не знала, как это делается, поэтому некоторое время вертела его в руках.
— Ох, ты что, не умеешь ничего делать? — крикнула Тара. — Дай сюда.
Ханиф снова заговорила, и Тара с ехидной улыбочкой отдала мне хлеб:
— Она говорит, что тебе нужно учиться все делать самой, поэтому, пока не научишься открывать пакет, хлеба не получишь.
Я все еще не могла понять, как открывается пакет, и, будучи голодной и расстроенной, разорвала полиэтиленовую упаковку и вытащила немного хлеба.
— Зачем ты это сделала, дурочка? — крикнула Тара, вырывая пакет у меня из рук. — Теперь он быстро зачерствеет.
— Мне просто хотелось чего-нибудь поесть.
— Делай, как говорят. Теперь я тебе помогать не стану.
Меня мучил голод, и мне это порядком надоело. Зачем все так усложнять? Почему я не могу просто поесть гренок?
— А теперь верни хлеб, — сказала Тара, показывая на кусочки в моей руке.
Я сунула один из ломтиков в рот; все же лучше, чем ничего.
Тара набросилась на меня.
— Выплюнь.
Я не послушалась и проглотила хлеб. Тара выругалась и оттолкнула меня, а я ударилась о холодильник и упала на пол. Я заплакала, и вдруг в комнату вошла мать. Я не хотела навлечь на себя неприятности и потому начала:
— Мама, это она виновата, она…
Мать даже не посмотрела на меня. Она сказала что-то Ханиф, и та дала ей тарелку с остатками вчерашнего ужина, затем мать бросила взгляд на Тару и вышла из комнаты, так и не взглянув на меня. Тара посмотрела на меня — ее глаза горели огнем — и заговорила с Ханиф, чем-то рассмешив ее. Они положили себе в тарелки еды — после того как Тара вернула пакет с хлебом на полку — и вслед за матерью покинули комнату. Я осталась лежать на полу, обливаясь слезами. Я не могла поверить, что люди могут быть такими злыми, а тем более моя собственная сестра.