Нормальные предложение не получается, но это уже лучше, чем ничего. Учить бы так английский в школе… Но размышлял я, кажется, всё ещё на русском. Или, скорее, какой-то чудовищной смеси местного языка и родного.
Я поднял голову и зажмурился. Округлая и почти плоская лампочка на потолке горела слишком ярко, но как убавить свет? И возможно ли это вообще?
— Ярко горит свет, — произнёс я, продолжая экспериментировать.
— ….. я……. знаю, — буркнул кто-то из коридора. Слова звучали коротко, как предлоги или частицы, и я почти ничего не понял.
Повернув голову, я увидел своего бородатого спасителя, стоящего в дверях. Они тут что, все бесшумно ходят? Сапоги бородача должны были издавать настоящий грохот в пустых железных коридорах.
— Спасибо, — подумав, сказал я.
— …..?
— Спасение.
— Отработаешь, — грубовато сказал мужик, пряча в бороду улыбку. — Сейчас станет….. светло. Хочешь есть?
— Хочу.
— Сейчас… принесёт, я позову… сначала убавлю свет.
Я кивнул и поднялся с кровати. Ноги подкашивались, но по сравнению с тем, что было во время прошлого моего пробуждения, состояние организма улучшилось в разы. Если бы не зверский голод, можно сказать, я был почти счастлив. Я сел обратно на кровать и, прикрыв глаза, прислонился к стене.
Свет в комнате померк, потом снова стал ярким, и, наконец, через пару минут лампочка засветила приятным для глаз золотистым светом.
— Спасибо.
— Сейчас позову… — сказал бородач, дёрнув головой, что, видимо, означало утвердительный жест, и ушёл. Его тяжёлые сапоги громыхали по железному полу.
Значит, он пришёл сюда до того, как я проснулся. Мне даже немного неуютно стало, причём, я с трудом мог понять отчего. Во мне поселилось странное чувство опасности и неуверенности в каждом следующем дне.
Пару минут подумав над этим, и так не поняв мотивов этих ощущений, я снова принялся экспериментировать с языком. В итоге пришёл к выводу, что хорошо знаю существительные, глаголы и местоимения, последних, впрочем, оказалось не так много. А вот с другими частями речи оставались проблемы — часть прилагательных, часть наречий и полное незнание вспомогательных частей речи. Ну, разве что, знал ещё «да» и «нет». Но общаться короткими предложениями я уже мог.
Моя гипнотизерша проникла в комнату так же бесшумно, как и в прошлый раз. И так же в её руках была миска с тем бульоном, которого, правда, в этот раз оказалось куда больше, чем в прошлый. Залпом выпив содержимое миски, я почувствовал себя ещё лучше. Правда, на этот раз скорость уничтожения бодрящей бурды по вкусу напоминающей разведённые в воде дрожжи обуславливалась вовсе не моей жадностью, а отвратным вкусом — я старался справиться с ней как можно быстрее, как с микстурой в детстве.
На этот раз, когда я вернул миску, зеленоглазая не стала никуда уходить. Поставив ёмкость на стол, она сказала мне:
— Поверни голову.
Я послушался. И снова утонул в её ярко-зелёных глазах. Не знаю, сколько это продолжалось, но когда я понял, что я — это я, чувство было таким, будто меня выжали, как лимон.
— Продавец грёз? — тихо и с горечью в голосе спросила девушка. — … заключил договор с Продавцом грёз?
— Да, — дёрнул я головой, стараясь изобразить движение, сделанное бородатым.
— Молись, — коротко и неожиданно жёстко сказала девушка-гипнотизёр. — Спи.
Моего словарного запаса не хватило ни для того, чтобы спросить, кто это такие «продавцы грёз», ни для того, чтобы возмутиться, ведь спать совершенно не хотелось. Но, прежде чем я составил более — менее сносное предложение, снова вырубился, как младенец.
Мне снился маленький домик, стоящий посреди большого сада. К домику, огибая небольшой частично заболоченный прудик, вела тропинка. Когда-то стены этого дома были белыми. Сейчас их покрывала копоть и кровь. Обгоревшая крыша обвалилась, в больших окнах не хватало стёкол, а там, где они ещё остались, их обломанные края напоминали ухмылку какого-то хищного зверя. Распахнутая дверь болталась на одной петле, но войти в неё совершенно не хотелось, словно это была ловушка.
Не смотря на разруху, этот домик был мёртв лишь на первый взгляд. Где-то внутри в нём всё ещё теплилась жизнь. Не знаю почему, но мне казалось, что здесь живут дети. Грязные оборванные дети, повидавшие за свою короткую жизнь слишком много крови. Эти дети не были злыми, просто жестокими, но ведь они и не виноваты в том, что им достался уже разрушенный домик?