А после всё случилось одновременно.
Корвел подался вперёд. Из-за двери вынырнул человек. Очередь прошила ему руку и голову, но он успел сделать своё дело. По полу запрыгала брошенная граната. Я направил ствол на неё, подаваясь вперёд и вниз…
Взрыв…
Хуже всего было то, что я не потерял сознание. Не отключился от болевого шока. Не умер, в конце концов.
Моё лицо заливала кровь. Правый глаз застилала алая пелена. Автомат валялся где-то под ногами, а из моей правой руки хлестала кровь. Боль была жуткая. Но я, усевшись, хладнокровно вытащил из-за пазухи специально приготовленный жгут и принялся затягивать им правую руку выше локтя.
Корвел всё ещё был жив. Но его не спас даже бронежилет — половины правой ноги у него не было, а всё, что было ниже пояса, превратилось в сплошное месиво.
— Зачем ты спас меня?
— Я бы… всё равно… с тобой не справился… а-а… как больно… добей…
— Женщины, которых ты убивал, умирали быстро?
— … сука… я спас…
— Это поступок ещё куда худший, чем медленное убийство ни в чём неповинных женщин.
Корвел коротко хохотнул.
— … больно… когда всё кончится… спустишься в подвал… вон там… он чистый… с-сука… больно…
Я ждал. Ждал, пока он не скончался. Перед смертью он подался вперёд, будто собираясь сказать что-то важное.
— Алария… чувствую… Аларию… — И только: — Найя…
Я закрыл его глаза и поднялся на ноги. На поясе ещё висел пистолет, и я взял его в правую руку. Когда я подходил к двери, раздался выстрел. Но стреляли не в меня.
Ногой распахнув дверь, я перемахнул через труп. И остановился.
В центре комнаты стоял пацан лет двенадцати. У его ног валялся ещё один ребёнок с простреленной головой. Мелкий сжимал руками ноги большого.
Кажется, оставшийся в живых Продавец не ожидал меня увидеть. Глядя на меня широко раскрытыми глазами, он начал наводить на меня пистолет. Но я оказался быстрее.
— Ты же умирал…
Я подскочил к нему. Парень отшатнулся назад, но руки убитого им ребёнка помешали ему, и он повалился на пол. Я упал на него сверху.
— Пощади!
«Он тоже просил об этом».
На миг в моих глазах потемнело. Сердце останавливалось. Левую руку сковала невероятная тяжесть… тем проще было её опустить.
Я ударил его рукоятью пистолета. Раз, потом второй, третий… Из моего левого глаза бежали слёзы… Я всхлипывал…
Но продолжал бить.
Глава последняя
Кажется, я умирал. Наверное, когда-то так бы и было, я бы просто лёг и умер. Но сейчас всё по-другому. Я знаю, что такое цепляться за жизнь. И если я ещё могу передвигаться и мыслить, то это значит, что я ещё поборюсь. Пройду ещё хоть шаг. Сделаю вздох. Сожму пистолет левой рукой и выстрелю. В кого — не важно. Но не в себя, как бы мне этого не хотелось. Я слишком много пережил, чтобы сделать это.
Упасть и ждать — то же самое, что нажать на курок. Только медленней. И куда более трусливо. Можно клясть злую участь, недругов, что угодно. Только не себя. Но когда ты стреляешь в себя, ты осознаёшь, что это ты отказался от борьбы, а не что-то пересилило тебя. Признаться себе в своём бессилии.
Но если я способен сделать хоть шаг, значит, я не бессилен.
И я продолжу идти.
Пошатываясь, я спускался по витой железной лестнице. Впечатление было такое, будто я очутился в плохоньком фильме ужасов: тьма впереди, стук шагов, звуки моего прерывистого дыхания. Капающая на железо кровь. Я старался не смотреть на свою правую руку, но прекрасно знал, что с ней. И когда успел разглядеть всё в деталях?
Она была изуродована. Буквально до неузнаваемости, хотя мне сейчас было не до красивостей. Бурый исковерканный обрубок, который просто не мог принадлежать человеку. Не мог быть моим. От него пахло горелой плотью, как от плохо прожаренного куска мяса. Да это и был плохо прожаренный кусок мяса — кисть изуродована, пальцев нет, осталась только одна фаланга от большого.
«Отстрелялся», — мелькнула короткая мысль. Да, наверное. Никакой уверенности в левой, сжимающий пистолет, руке не было. Впрочем, стрелять мне уже не в кого.
Что произошло с лицом, мне даже думать не хотелось. Правый глаз, который всё ещё заполняла кровавая пелена, не желал ничего видеть. От прикосновения к скуле всю правую половину лица пронзала боль. Кажется, её покрывала корка, замешанная на крови. А уж что смешивалось в этой корке — кость, грязь или плоть — мне было плевать.
Я зашипел сквозь зубы. Не от боли, боль ушла мгновенно, едва напомнив о себе. Наверное, это случилось ещё в тот момент, когда я размозжил голову того Продавца мечтаний рукоятью пистолета. От злости. На себя. На Орайю. На дуру Силию. Но больше всего на неё. Ту, кого я, вероятно, встречу в конце этого туннеля. На последнего Продавца мечтаний, оставшегося в этом уродливом мире.