Ленни открыла было рот, чтобы ответить, но в разговор вмешался Ожогин.
— Простите, господин Анатольев, если не ошибаюсь? — неприятным голосом сказал он. Анатольев кивнул. — И речь, как я полагаю, идет о мадемуазель Оффеншталь? — слова «мадемуазель Оффеншталь» Ожогин произнес с особенным нажимом. Ленни хмыкнула. Понятно, что фамильярность и панибратство Анатольева, его легкость в обращении, которые в ходу у друзей-авангардистов, все эти «Еленочки распрекрасные» и «сестрицы Аленушки», которых сама она не замечала, непонятны и неприемлемы для Ожогина. Анатольев между тем с изумлением глядел на него.
— Ну да, — сказал он. — Именно о мадемуазель и именно об Оффеншталь речь и идет.
— Так потрудитесь обращаться к даме соответственно. Это первое. А второе — на каком основании вы собираетесь везти фильму мадемуазель Оффеншталь на Парижскую выставку?
— На каком? — взвизгнул Анатольев. — А на таком, что я — продюсэр этого шедевра! На таком, что я субсидировал и отправил синематографическую колонну в путь! И пленки принадлежат мне! И прокат — тоже!
— Продю-юсэр! — насмешливо протянул Ожогин. — А известно ли вам, уважаемый продюсэр, что у мадемуазель Оффеншталь заключен контракт со студией «Новый Парадиз» на все показы ее фильмы?
— Какого черта?! — заорал Анатольев. — Пленки мои! Я пострадал! Я стал жертвой террористов! Пуля, летевшая в основоположника, в гения, попала в меня!
— В вас?! Помилуйте!
— Да, в меня! В фигуральном смысле! Как духовный рикошет! Я стал жертвой грандиозного скандала! Я… Я… В конце концов, все, что сняла Эл… — Ожогин нахмурился. — …мадемуазель Оффеншталь за время пробега автоколонны, — мое!
— Но этих съемок не существует!
— То есть! — Анатольев вскочил, опрокинув плетеное кресло. — Вы уничтожили… уничтожили… бесценный… вы — преступник, милостивый государь! Да, преступник!
— Ничего я не уничтожал. Кадры, снятые во время автопробега, смонтированы в фильмовый материал, а смонтированный материал принадлежит «Новому Парадизу». Кроме того, мадемуазель Оффеншталь сделала за наш счет большую досъемку.
Анатольев упал в кресло и застонал. Ленни, едва сдерживаясь от смеха, глядела на него и — с удивлением и интересом наблюдала за Ожогиным. Впервые на ее глазах он вел дела, бился за свои права. Он весь подобрался, лицо его приобрело сонное выражение и в то же время стало жестким. Тон был неприятным — Анатольев ему не нравился. Видно было, что он не уступит ни сантиметра пленки.
«Что он там говорил, будто я распадаюсь на тысячи осколков и он никак не может понять, какая я настоящая? А сам-то? Только кажется монолитом». Она встала, подошла сзади к Ожогину и положила руки ему на плечи. Он накрыл ладонью ее руку и слегка похлопал, мол, не волнуйся.
— Послушайте, Анатольев! — звонко сказала Ленни. — Вы правда хотите прокатывать «Фантом…»? А на черта вам это надо?
— Что? — пискнул Анатольев.
— Я говорю — вы что, в Рязань поедете? Или в Казань? Будете по Ярославской губернии грязь лаковыми штиблетами месить? В постоялых дворах клопов давить? Вы в провинции бывали? Или думаете много заработать? Так я вас разочарую. Это не мелодрама «Раба любви, утомленная солнцем». Много не наскребете. Я вот что предлагаю. Пусть продюсэром будет господин Ожогин, а вас мы назначим художественным руководителем. Будете выполнять представительские функции. Поедете в Париж красоваться, шампанское пить. Соглашайтесь!
Теперь настала очередь Ожогина с изумлением смотреть на Ленни.
Анатольев оправил манжеты, встряхнулся, положил ногу на ногу и принял важный вид.
— Ну хорошо, — молвил он так, будто делал одолжение. — Я поеду в Париж. И, раз уж назрела такая необходимость, в Нью-Йорк и Лондон.
— Вот и славно, — сказала Ленни. — Вы где остановились, Анатольев?
— Я полагаю, господину Анатольеву удобней будет остановиться в городе, — по-прежнему неприятным голосом сказал Ожогин. — Всего хорошего, господин Анатольев. Рад был познакомиться. Формальности утрясете с моим секретарем Петром Трофимовым.
Ленни пошла провожать Анатольева до авто.
— Ну и гусь! — говорил Анатольев, опираясь на трость с истомленным видом. — Такой голову откусит и не поморщится! Он и тебя обдерет как липку. И что только тебя с ним связывает!
— Ничего особенного, — засмеялась Ленни. — Кроме клятвы в вечной любви и верности.
Когда она вернулась на террасу, Ожогин сидел, отвернувшись. Она тихо подошла и провела рукой по его волосам. Он мотнул головой.