-У тебя сигарета есть?
-Да, - он исчезает на пару секунд, и выныривает с початой пачкой "Бонда", - бери всю, у меня ещё есть.
-Ну, давай!..
Руслан наполовину чеченец, и больше склонен к "травке", чем к выпивке и табаку.
Мне же не хочется никуда идти, и я поднимаюсь на плоскую крышу общаги, сажусь на какой-то кирпич, закуриваю, и отдаю себя на произвол горьковатой дури никотина. Мне неприятно быть зависимым от чего-то, но, однажды привыкнув, я не могу найти в себе силы противиться желанию снова и снова вдыхать ядовитое облако дыма, мгновенно проникающее в мозги и заставляющее расслабиться и на время забыть обо всём, что меня тревожит. Когда-нибудь я соберусь с духом, и брошу. Но это будет не сегодня, и не завтра. А когда - это трудно сказать.
Докурив, и вдоволь наплевавшись вниз с двадцатипятиметровой высоты, я начинаю думать, что делать дальше. Сидеть здесь хорошо, но если кто-нибудь заметит и спросит, развлечения ради, что я здесь делаю, придётся что-то выдумывать, врать, чтобы "отвязаться". А кому это нужно? Время ещё далеко не позднее. Можно сходить на кафедру микробиологии, и, если лаборантка ещё не ушла, немного там поработать.
Почему бы и нет? Мне это нравится, хотя сказать, что это то, чему можно посвятить жизнь, я не могу.
4.
В лаборатории светло и тихо. Я один, но возле меня бурлит невидимая глазу жизнь. Жизнь, в которой, возможно, смысла намного больше, чем в моей.
Надеваю белый халат и подхожу к термостатическому шкафу. Открываю стеклянную дверцу. В нос бьёт кисловато-приторный аромат разложения. Вынимаю заготовленную заранее пробирку с питательным бульоном. По поверхности плавают круглые разноцветные бляшки. Выбираю одну из них. Вылавливаю проволочной петлёй, предварительно прокалённой в пламени спиртовки и охлаждённой на воздухе. Размазываю тонким слоем по стеклу. Высушиваю. Фиксирую над огнём. Капля специальной краски поможет лучше увидеть крохотные клетки бактерий, застывшие на холодном стекле. Закрепляю препарат на столике микроскопа. Устанавливаю самый большой объектив. Включаю подсветку. Придвигаю линзу конденсора как можно ближе: такое увеличение требует сильного освещения.
Начинаю вращать ручку настройки, прильнув глазом к окуляру тубуса. Никелированный широкий носик объектива с тёмной кольцевой полосой погружается в слой пихтового масла.
Теперь движения мои становятся очень осторожными. Расстояние до стекла, при котором изображение можно разглядеть, составляет меньше полумиллиметра. Но вот, наконец, появляется резкость. Ещё немного, и вот оно - тёмное круглое поле, испещрённое розоватыми, утолщёнными в центре палочками. Как я и думал. Clostridium botulinum. Смертоносный микроб.
Я "ловлю" его уже больше месяца. Не знаю, зачем. Возможно, из научного интереса. Просто посмотреть, убедиться в том, что он существует. Меня не слишком волнует то, что с помощью содержимого этой пробирки теоретически можно отравить половину нашей общаги. Я думаю только о том, что сделал это: поставил себе цель и добился её. И волен себя с полным правом поздравить. Жаль только, что нельзя ни с кем поделиться радостью. Могут не так понять.
Не отрываясь от микроскопа, передвигаю предметный столик в поисках наилучшего участка для зарисовки, и вдруг чувствую, что кто-то стоит за моей спиной. Осторожное, тёплое дыхание шевелит волосы на моём затылке. Страх, или что-то ещё не позволяет оглянуться. Проходит минута, другая, и я, наконец, в волнении срываюсь со стула.
-Кто здесь?
Никого. Лишь гудят себе потихоньку длинные потолочные лампы дневного освещения.
На столе, возле штатива - кусочек бумажки в клеточку. Так. Это, полагаю, мне? Странно...
Протягиваю руку с таким чувством, что сейчас что-то взорвётся. Разворачиваю листок, и он вдруг напоминает мне раскрывшую крылья белую бабочку.
Внутри написано красной пастой: "Базар. Воскресенье. Десять утра. Северный вход, десять метров вперёд, и налево". Корявый, детский почерк. И такое нешуточное предложение.
Понял ли я всё уже тогда? Знал ли, что меня ждёт? Слухи о таинственном человеке, раскрывающем избранным некую тайну, упорно циркулировали по общаге последние пол-года, но я никогда в них не верил. Слишком примитивно было бы это, будь оно так на самом деле. Правда должна быть сложной, как теорема Ферма или матанализ. А это - на уровне рассказов про "чёрную руку", которыми пугают друг друга третьеклассники.
И как мне теперь быть? Считать чьей-то шуткой? Или всё-таки есть на свете высшая справедливость, и тот, кто ищет, бывает иногда достоин того, чтобы найти?
Природный пессимизм подсказывает, что бесплатно ничего хорошего ни от кого ждать нельзя. Но всё-таки надежда ещё не умерла во мне окончательно. И она шепчет в самое ухо, что надо, надо пробовать, пока есть возможность. Иначе так никогда ничего и не найдёшь, кроме кучки каких-то ядовитых маленьких бестий, от которых нормальному человеку и взять-то нечего...
Хорошенько прокипятив содержимое пробирки, я выливаю его в специальную раковину, включаю бактерицидные лампы, и покидаю лабораторию, возвращая ключи что-то беспрестанно жующей полненькой аспирантке, подрабатывающей тут, и, похоже, тут и живущей.
На улице беснуется ветер. Пока я прохожу путь через пустырь от главного корпуса института до общежития, он делает из моей причёски нечто невообразимое. Но небо, на удивление чистое и голубое, сияет со своей неизменной цветовой температурой в двадцать тысяч градусов Кельвина.
5.
Воскресный базар - необъятный, пёстрый, тесный. Иду. Ползу. Топчусь на месте. Кто-то напирает сзади, толкает в спину. Но быстрее нельзя: проход загородила громадная туша, увенчанная колоритной плешью. Слева и справа встречные потоки живой человеческой реки. Жарко. И не свернуть в холодок, не вырваться, не остановиться.
Поток несёт меня вдоль прилавков, на которых горами навалены разные мелкие побрякушки не всегда понятного назначения. Глаза разбегаются от такого изобилия. Хочу, кажется, сразу всё, но в итоге прохожу мимо. Всё и ничего это примерно одно и то же.
Вот девушка - молодая, симпатичная, а взгляд отсутствующий. Как робот, автоматически протягивает мне разноцветные сигаретные пачки. Хочется её порадовать, но я курю только "стрелецкие", а когда не угощают, отчаянно борюсь со своей слабостью. Кто покупает сигареты, тот смирился с тем, что он раб табака.