Показал я мышонка одному научному начальнику, а тот надулся, как помидор, и хлоп! — выговор за использование казённых материалов в личных целях…
Продавец грохнул кулаком по столу, и тельце электронного попугая безвольно подпрыгнуло.
— И тогда вы взялись за попугаев, — подсказал Никита Николаевич.
— Да, — отозвался мастер, и глаза его помутнели. — Стало мне всё равно: нет славы — и не надо. Хоть жить получше буду, в материальном смысле. Много я Гришек да Яшек продал, пока не понял, что своими руками людей душу. Шёл как-то по улице и увидел, как бабка над котом, под машину попавшим, убивается. И словно обухом меня ударило: у меня-то не коты бессловесные! У меня попугаи все разные получаются у каждого свой характер! Хорошо, когда их просто так берут, с жиру бесятся. А если как ты?.. А они больше года не живут, батарейки садятся.
Продавец достал из кармана горсть крошечных батареек-таблеток от часов «Электроника» и высыпал на стол. Они горохом запрыгали между стаканами, и, покрутившись, замерли.
— И дел-то всех: из-под крылышка старую вынуть да новую в гнездо поставить! Но покупателю ведь не будешь объяснять, что внутри у его покупки! Не скажешь ему: «Если птичка помрёт, ты её в мусоропровод бросать не спеши, синтетическая она, не протухнет. Лучше в магазин сгоняй, батарейку купи».
Мужчина замолчал, а музыкант вдруг недоуменно спросил:
— Постойте! Так Яшка у меня семечки ел! И овёс, и пшено…
— И водичку, наверно, пил? — грустно усмехнулся продавец птиц. — У него внутри жерновочки такие специальные установлены. Пищу в муку перетрут, водичкой спрыснут — и туда, вниз. Ты ведь анализы у него не брал?
Никита Николаевич смотрел на мастера, как кролик на удава, а тот затягивался едким дымом и нервно постукивал пальцами по липкому столу. Наконец он тяжело вздохнул, подхватил попугая за голову и лёгким движением вернул его к жизни. Рана-щель затянулась, мягкий пластиковый пух прикрыл рубец и шикарная птица, блеснув чёрными стекляшками глаз, сказала:
— Бонжур!
Никита Николаевич с грустью подумал, что его Яшка сказал бы «О’кей» и ещё, наверно, прошёлся бы насчёт его внешности. И вдруг он понял, что ему вовсе не хочется иметь этого роскошного сине-красного попугая, будь он хоть в тысячу раз умнее скромного Яшки.
— Понятно. Я так и знал, — по-своему истолковал молчание музыканта мастер. — Конечно, кому в голову придёт дружить с электрической игрушкой? Я это давно понял.
Он снова раскрыл свой гремящий чемоданчик, скомандовал: «Птица, на место!», и попугай, шумно сорвавшись со стола, исчез в потрёпанных фибровых недрах.
— Ну, ладно. Я пошёл, — сказал водопроводчик и протянул чёрную мозолистую руку. — Ты уж извини… Понадоблюсь, здесь найдёшь.
Он рванул на себя дверь и растворился в февральской метели.
— Не удалась жизнь! — донеслось до Никиты Николаевича откуда-то из глубины снежного хоровода.
Дверь помедлила и с грохотом захлопнулась. Музыкант повернулся к столу и тупо уставился на серебристую россыпь батареек, забытых мастером.
А через полчаса прохожие могли наблюдать странного человека, без шапки бежавшего по улице. Он что-то сжимал в кулаке и бормотал себе под нос:
— Ни черта ты не понял, мастер!..