…Вот моя подруга Татьяна — мы вместе жили в Каире, отцы наши там работали, — она все думала, что уж у нее-то работа будет настоящая. И, как дура, решила, что будет искать ее сама. Сказала папе: никуда не звони, никуда не устраивай. Папа, между прочим, посол, мог бы.
Три месяца она искала работу и поняла, что никому на свете ее не хочется брать. Но в итоге устроилась. Как и я: сидит с двумя кандидатками в пенсионерши, перебирает такие же письма. Я опять о том же? Скажите вы хоть что-то. О теннисе. О семье, если о себе не хотите. О птичках. Вот, например, что можно делать с птичками, как их применить, что ли, и говорите быстро, не думая. Ну?
— Их жарят и едят, — начал я медленно. — Их стреляют. Их ставят в анкете. Их разводят…
— …и женят! — подхватывает Алена. И мы хихикаем, как идиоты, и, в общем — отдыхаем.
Жизнь никогда не устает бить тебя мордой об стол. Я думал, что с этой козой у нас хоть одна гарантированная точка соприкосновения: музыка. И тут
у меня было вычислено несколько стереотипов: старше моего возраста любят джаз и эстраду полегче, а также всяких Аркадиев Северных (на которых я не специализируюсь), с моих лет — это рок разной степени серьезности (и наши полупрофессиональные группы типа «Мухомора», на чем я также не специализируюсь).
У этой все не так. Что касается рока, то и я мог бы кое-чему у нее поучиться. То ли у нее, то ли у ее папы весьма необычный вкус. Мои каналы таких вещей не обеспечивают. Но вот еще:
— …да, кстати, помните, у Вертинского: «но когда он играет концерт Сарасате…» Все как-то до Сарасате руки не доходили, но ведь надо же было этот концерт хоть раз услышать. И вот, представьте себе, подруга Татьяна — от нее можно что угодно ожидать — порылась у себя в куче барахла и вытащила Сарасате, и вот я его услышала. Ну, это нечто: все время на низких струнах, такая страсть…
Вот оно, снова это чувство — полет с обрыва. Меня бьют на моей же территории: Вертинский, Сарасате… Я представил себе, как я в метро передаю кассету с Вертинским и беру два трояка.
А если подумать? Поискать клиента? По крайней мере конкурентов не будет.
Шашлычок был. Ох, какой. И как говорил речи усатый продавец радости.
А вечером после этого… Мы лежим на пляже, и это совсем не тот пляж, что днем. От звезд небо как подернуто инеем. В той стороне, где море, чернота, никакого горизонта, только висят в этой черноте два далеких огонька какого-то катера — желтый и красный, две точки. По пляжу бродят тени людей, ветер доносит обрывки слов. Времени не существует.
— Мы в Москве совсем разучились слушать тишину, — говорит она, гладя мою голову. — Мы даже и не знаем, что это такое.
— Тишины нет, — говорю я. — Камыш шуршит. Вот там у берега чуть постукивают камни. В километре с лишним отсюда играет магнитофон — сейчас ветер принесет. Это Эдит Пиаф, между прочим.
— А тишина — это все остальное, — подхватывает она. — Знаешь, ты ведь, наверное, мог бы стать талантливым музыкантом, если все это слышишь. Кто ты?
Я не выдерживаю и срываюсь:
— Я кто? Я бизнесмен. Запись кассет, продажа дисков, доставание билетов на хорошие концерты за тройной номинал и другие услуги. Фирма. А кроме того, по совместительству я инженер, начальник отдела КБ на заводе, очень большой человек. Вот так.
Она молчит. Я чувствую, как у меня под головой ее колени становятся другими — твердеют, что ли. Не могу остановиться:
— А ты, девочка, думала, что я летчик-испытатель. Или экс-чемпион мира. Или разведчик. Я обыкновенный — как это? — спекулянт, между прочим. И шампанское, и шашлычок, и путевка сюда — это все вот именно потому. Ах, музыка, искусство из искусств. Какие мысли по этому поводу?
И ветер доносит магнитофонные обрывки.
Утро следующего дня. Все на месте, и земля крутится, и море плещется, и песок шуршит. Ах, бедный ребеночек. Вот ведь удар какой. Что ж, будем считать, что мне случайно повезло. Лучше, что ли, было бы нарваться на обычную искательницу сладкой курортной жизни?
И для тенниса нужен новый партнер. А без этого — никак. Мне все же тридцать. Я знаю, что такое страх старости. Это когда утром просыпаешься и чувствуешь, что смертельно устал, а ты еще даже ничего не начал делать.
Вот и корт — наше обычное время.
И она здесь, в белом костюмчике, со своей игрушечной данлоповской ракеткой.