Бобо мысленно молится и надеется, что сейчас и произойдет самый главный поворот в его жизни. «На рассвете мне всегда везло». Он вспоминает, как вчера обещал матери перевести триста долларов, чтобы та смогла отправить племянницу в первый класс. Вспоминает, как ребенком собирал под жарким солнцем белые лопнувшие коробочки хлопковых плодов, а сестра пекла красный узбекский хлеб и разносила его по домам более богатых односельчан. Он вспоминает, что у его самого младшего брата нет жилья, потому что он, Бобо, наследует отцовский дом, сестра живет с мужем, и брату негде притулиться со своей будущей семьей. И говорит:
– Играю хлопок против царский золотой рубль!
– Много хлопка? – прищурив глаза, интересуется Ипатий Силыч.
– Много! Полный ишаки хлопка, целый караваны ишаков, – невозмутимо отзывается Бобо и, поправляя оторванный Алексашкой угол воротника, думает: «Русские жадные. Сейчас будут предлагать негодную бумагу за мой хлопок. За белый хлопок с застрявшими в волокнах мелкими коричневыми семенами, воздушный хлопок, согретый родным солнцем».
– Ставлю пять процентов акций прядильной мануфактуры, – говорит мильёнщик.
– Нет! – отвечает хитрый узбек. Он-то знает, чего стоят дореволюционные акции после тысяча девятьсот семнадцатого года – все в школе учились. – Только золото!
– Может, ассигнации? – еще раз спрашивает Ипатий Силыч. – Золота у меня с собой нет. Разве что кроме этих часов. – И мильёнщик показывает большую золотую луковицу на массивной цепочке, усыпанную бриллиантами.
«Русское золото», – мысли Бобо текут сумбурно, – «на царские часы много денег можно выручить».
Мануфактурщик снимает с жилета дорогую вещь и накрывает ее двумя большими ладонями.
Узбек рассматривает руки Ипатия Силыча. Они крупные, морщинистые, с голубоватыми прожилками выпуклых вен. «Сколько золота поместится в такой ручище?», – размышляет Бобо. И кажется ему, что сейчас в ладонях мильёнщика лежит маленький домик на родине, с узорчатой дверью и виноградной лозой, которую будет выращивать младший брат для своих детей. Узбек закрывает глаза и представляет себе, как они всей семьей посадят во дворе душистые дыни.
– Пойдет, против один караван, – милостиво соглашается Бобо.
– Прошу сразу подписать вексель на бусурманский караван, – незаметный человек, до этого стоявший где-то в складках штор, протягивает ему бумагу.
Продавец берет ее и принимается писать на русском как может: «Дарю караван хлопка в случае свой проигрыша. Бобо».
– Кости будем кидать три раза, – говорит незаметный человек и смотрит в рот Ипатию Силычу, как будто оттуда должен выпасть бриллиант.
Мильёнщик кивает. Алексашка тоскливо смотрит на восходящее бледное солнце, первые лучи которого касаются тяжелых штор.
– Положим ставки в заклад, – незаметный человек складывает в большой мешок зеленого сукна вексель узбека и золотые часы Ипатия Силыча.
Бобо кидает кости первым. Они с глухим стуком ударяются о стол, крутятся-вертятся… и выпадает двойка и пятерка.
Мильёнщик заграбастывает кости большой пятерней, долго их рассматривает, даже на свет, исходящий от окна. Дует на сжатые пальцы – видно, очень не хочет расставаться со своей ставкой. Наконец, бросает.
Марья Никитична подходит к столу, глядит в лорнет и протяжно произносит:
– Четыре и шесть.
Бобо потирает виски и с надеждой смотрит на солнце, которое всегда помогает. Потом бросает. Одна кость отлетает к краю стола, и с его места не видно, сколько выпало.
– Один и два. Не везет, – пожимает плечами Алексашка.
Ипатий Силыч раскуривает потухшую трубку.
– Прошу менять кости, – говорит узбек и откидывается на гобеленовую спинку стула.
На столе появляется новая пара. Мильёнщик снова долго крутит кости в руках и разглядывает на просвет, потом просит подуть на них сначала Марью Никитичну, затем князя. Бросает.
– Ну, уж теперь удача отвернулась от вас, Ипатий Силыч, – подобострастно улыбается незаметный человек. – Один и один.
– Не отдавать же часы бусурманину, – противится Алексашка.