Отец отослал с Джаганом старшего брата, а самому Джагану приказал:
— Не пялься там на невесту. Я ее видел и знаю, что она собой хороша. Не думай, что ты в этом разбираешься.
Наконец тряское путешествие пришло к концу. Джагана встретили с большим волнением и усадили на ковре, разостланном на веранде старого дома. Будущий его тесть и другие родственники собрались, чтобы взглянуть на предполагаемого жениха и изучить его со всех сторон. Они вступали с ним в беседу, стараясь оценить его ум и понять взгляды. Старший брат успел предупредить Джагана, чтоб он не очень-то болтал, так как в женихе должна быть некоторая загадочность. Родственники то и дело хором спрашивали:
— Как вы доехали?
Джаган гладил одной рукой прядь на выбритой голове, теребил в руках шапку и украдкой поглядывал на брата. Когда тот легонько кивал, он отвечал:
— Хорошо.
— Удобные у вас были места в поезде? — спросил один из экзаменаторов, сидевший в самом дальнем углу веранды, и на этот раз Джаган ответил сам, не дожидаясь подсказки:
— Конечно.
Приличия требовали, чтобы о путешествии говорилось только хорошее, потому что железнодорожная линия проходила через землю хозяев дома.
— Чем вы занимались в колледже? — спросил еще кто-то, и Джаган ответил, не дожидаясь разрешения брата:
— Историей.
Позже, когда они остались одни, брат толкнул его локтем и сказал: «Тебе бы сказать: „Математикой“. Я знаю, что этим людям хотелось бы иметь в зятьях математика; в этой части страны все сыновья первоклассные математики». Джаган огорчился, вспомнив, что он не только сказал «историей», но и попытался подшутить над собственными способностями к математике.
Беседуя, Джаган украдкой поглядывал на дом в надежде хоть мельком увидеть свою будущую невесту. Он все еще не имел никакого представления о том, как она выглядит. Дома ему показали раскрашенную глянцевую фотографию, наклеенную на паспарту с гирляндой цветов; на ней была изображена молодая особа с острым подбородком и туго заплетенной косой. Фотограф умудрился выполнить свою задачу, не показав невестиных глаз, а Джаган, когда ему дали фотографию, не мог долго ее разглядывать, так как отец внимательно следил за ним. Его мучила мысль, не косоглаза ли невеста, — всем известно, что фотографы всегда стараются скрыть подобные дефекты. Ему понравился ее рост — она стояла, опершись локтем об этажерку, на которой красовалась ваза с цветами, пальцы у нее были тонкие и длинные. На ней было столько украшений, что Джаган никак не мог понять, как же выглядела она сама, а фотограф, конечно, позаботился придать ее лицу нужный цвет.
Теперь Джаган собирался убедиться во всем собственными глазами. Занятый ответами на вопросы, он в то же время напряженно ждал, когда его пригласят в дом и он увидит невесту. На веранду вынесли серебряный поднос, на нем горой лежало золотистое печенье и бонда, приготовленная из сырых бананов, а в двух серебряных бокалах был кофе, горячий и густой. При виде угощения Джаган почувствовал страшный голод. Если б за ним не следило столько глаз, он проглотил бы все это в одно мгновенье (его теории о еде возникли гораздо позднее), но брат взглядом удержал его. Неписаный закон был строг и нерушим — они были почетные гости, от слова которых зависела судьба девушки. Это была роль важная и серьезная, они должны были держаться с достоинством и не терять выдержки при виде печенья. Даже если б они умирали с голоду, им следовало сказать: «О-о, право, к чему все это? Я не могу съесть ни крошки. Мы только что поели в поезде и выпили кофе…» Джаган пробормотал эту фразу с крайней неохотой, за ним ее повторил брат, повторил раздельно и четко. И все же, согласно тому же неписаному закону, хозяева должны были настаивать. Тогда кончиками пальцев можно было отломить кусочек печенья и положить его в рот, всячески демонстрируя отсутствие аппетита и даже отвращение к еде. Затем, после дополнительных уговоров, можно было проглотить еще два или три кусочка, просто чтобы порадовать хозяев, и элегантно отхлебнуть кофе из чашки. В этой обстановке полагалось держаться так, будто ты делаешь все исключительно ради хозяев. Чашка с кофе оставлялась наполовину недопитой, а печенье и всякая другая еда практически нетронутыми. Надо было спокойно очистить банан, отломить кусочек и съесть с бесстрастным выражением лица, а остальное оставить. Джагану еще ни разу не доводилось так держать себя. Дома он славился своим аппетитом, и мать не уставала им восхищаться. Придя домой из школы, он тут же начинал шарить в шкафу на кухне и набивал рот орехами, сластями и всякой прочей едой, которую мать готовила специально для него. В субботу и воскресенье, когда он в школу не ходил, он ел без остановки с утра и до ночи, чем вызывал неизменное одобрение отца, который всегда говорил: «Этот сынок наш был, верно, крысой в своей прошлой жизни, так он все славно сгрызает…»