Джаган испугался.
— Держись от него подальше, сынок. Это яд.
— А что такое яд? — спросил с любопытством Мали, отрываясь от бумажного змея, который он мастерил.
— Господи, — пробормотал Джаган в отчаянии. Он не хотел произносить слова, могущие навлечь на дом несчастье, но выхода не было. Он сказал: — Люди умирают, приняв яд.
Мали слушал его внимательно.
— А потом что? — спросил он отца, словно тот рассказывал ему сказку.
Разговор принимал неожиданный оборот.
— А где же все-таки лекарство? — спросил Джаган.
Мали указал на шкаф в холле.
— Вон там, на самом верху. Вы все, конечно, думаете, что мне его не достать…
Интерес Мали к аспирину показался Джагану зловещим.
— Я тебе достану что-нибудь повкуснее, чем это лекарство, — сказал он. — Забудь о нем, хорошо?
Потом он подошел к шкафу и нашел лекарство.
Все это было давно, много лет назад. Теперь Мали вырос.
3
Однажды утром Мали сказал:
— А у меня мысль.
Джагану стало не по себе.
— Какая? — спросил он.
Сын помолчал, занятый едой. Наконец он произнес:
— Я больше не буду учиться.
Отец пришел в ужас.
— Тебя кто-нибудь обидел в колледже? — спросил он.
— Пусть только попробуют! — ответил сын.
— Расскажи мне, что там у вас произошло.
— Ничего, — сказал сын. — Мне там неинтересно, вот и все.
И он продолжал жевать, не поднимая глаз.
Вид у него был необычайно серьезный. Казалось, он вдруг повзрослел. Раньше он никогда так с отцом не говорил.
— Если я тебе могу помочь, скажи, — повторял Джаган.
— Не хочу я учиться, вот и все, — отвечал сын.
Утреннее солнце упало через цветное стекло в стене и заиграло на тарелке с едой; зеленый перец и капли масла засверкали в его лучах, словно драгоценности. Можно было подумать, что на тарелке лежат изумруды, а не сдобренная специями манка. Джаган отвел глаза, отогнал от себя фантастическую мысль и сказал:
— Хорошо, я пойду поговорю в колледже.
Сын посмотрел на него сердито. Ему не терпелось поскорее убедить отца, и он заговорил с ним быстро и настойчиво. Лицо у него покраснело.
«Так рано, а он уже сердится», — подумал Джаган, словно сердиться можно было только в определенное время.
— Хорошо, хорошо, ешь, пожалуйста. После поговорим, — сказал он.
Ему бы велеть: «А ну-ка, кончай завтрак да беги в колледж», но он был робким отцом и побоялся упомянуть слово «колледж». А вдруг сын заплачет или швырнет тарелку с едой на пол! Джаган почти по-матерински тревожился о том, чтобы мальчик ел как следует. Дома он то и дело готовил что-нибудь для него. Началось это еще в тот день, когда жена Джагана заболела воспалением мозга и ее отвезли в больницу. Когда Мали подрос и начал кое-что понимать, он сказал:
— Папа, а почему ты не наймешь повара?
— Не верю я в поваров.
— Почему?
— Разве мы нанимаем слуг, чтобы они за нас дышали? То же самое с едой.
— Но, папа, — возразил сын, — разве у тебя в лавке нет поваров?
— А-а, это совсем другое дело, — отвечал Джаган, давая волю своему воображению. — Лавка — это вроде фабрики, а повара там — вроде специалистов и техников.
Сын, однако, не оценил сравнения.
— Не хочу, чтобы ты на меня готовил, — твердил он в отчаянии. — У нас в колледже есть столовая. Я сам о себе позабочусь.
И он настоял на своем. Исключение было сделано только для завтрака. Завтрак готовил Джаган. Так оно с тех пор и повелось. После смерти жены Джаган стал особенно тревожиться о том, что ест сын. Он думал об этом день и ночь. По вечерам перед сном он долго беседовал с сыном — не только о том, что тот ел сегодня, но и о том, что бы ему хотелось поесть завтра. Загнанный в угол в этот поздний час, сын отвечал, как всегда, обрывками фраз и мычанием. День обычно заканчивался тем, что Джаган начинал подробно излагать свою теорию питания. Мали не дослушивал, поворачивался и уходил к себе. Джаган, прерванный на середине фразы, с минуту смотрел на захлопнувшуюся дверь, а потом поднимался и расстилал циновку на веранде во втором дворике. Он засыпал, не дождавшись, когда часы на здании окружного магистрата пробьют девять.
Сейчас он пришел в отчаяние при мысли о том, что сын не будет ходить в колледж или, вернее, в столовую при колледже.
— Где же ты будешь есть? — глупо спросил он.
Сын мрачно усмехнулся и ответил:
— Почему ты так волнуешься о еде? Ты же всегда говоришь, что есть ни к чему…
Он надел свою желтую рубашку, взял велосипед и скрылся.